Лечебное дело zyablikova

«Непосредственным, естественным, необходимым отношением человека к человеку является отношение мужчины к женщине»,– вспомнились ему слова Маркса из какой-то его работы, которую надо было законспектировать на младших курсах мединстута. Никто из студентов, конечно, сами работы Маркса не конспектировал, а конспекты все механически переписывали («передирали») друг друга, так сказать, конспектируя конспекты и полностью утрачивая связь с первоначальной мыслью отца-основателя.

Вопрос в том, как та к этому отнесётся. Большинство медсестёр в госпитале лишь весело хихикали, если в процессе работы русо дотторе их слегка «зажимало» или «лапало». Маленькое тропическое королевство было весёлой страной с дружелюбными и приветливыми людьми.

– Девушки созданы для того, чтобы с ними шутить,– утверждала древняя кхмерская пословица.

Они даже сами провоцировали zyablikova на подобные интернациональные, межрасовые, сексистские шалости-вольности… внимание со стороны врача-баранга казалось им чрезвычайно лестным… чунга-чанга… синий небосвод… впрочем, вполне невинные… но Чеа выглядела слишком серьёзной девушкой, чтобы с ней можно было поступить подобным образом.

zyablikov же, был слишком труслив, чтобы решиться на безобразную выходку в отношении великолепной Чеи Юсреи.

Они работали дружно, что называется, «в команде», а «командой» в ЮВА надо было дорожить, как коллективом в СССР.

– Ладно, если просто не поймёт. Азия-с… А если пожалуется? – холодел он. – Это страшное слово «харассмент»… вы не у себя на родине, zyablikov… вспомните своё высокое звание врача… русского врача, вспомните интернациональный долг!

Мысль об интернациональном долге отрезвила.

Прошёл уже час, как zyablikov вернулся в кабинет. История написана, назначения даны, нужно, наконец, идти в палату, осматривать оперированного им пациента.

Нужно было идти, но ноги не шли.

А если он всё-таки ошибся- нет, не в диагнозе, не в дифференциальном диагнозе и не в топическом диагнозе, а в идентификации уровня поражения и в интерпретации интраоперационной находки?

Если он сделал отверстие в междужковом пространстве не на уровне LV- SI, а чуть выше, на пару сантиметров выше, на уровне LIV-LV, и то, что он принял за первый крестцовый корешок, оказалось пятым поясничным, а бороздка от якобы сдавления его складкой гипертрофированной жёлтой связки – никакой не бороздкой, а следом от своего же долота, которым он топорно поработал?

Что, если пришедший в себя больной снова лежит на левом боку, согнувшись в три погибели, и проклинает всех и вся, в первую очередь- коновала русского хирурга, уговорившего его на бесполезную операцию и содравшего с него 500 долларов себе в карман?!

(на самом деле, больной заплатил полторы, из которых 1\3 причиталась zyablikovy, а остальное шло госпиталю).

Допустим, 500 долларов можно вернуть пациенту, но как тогда быть с навсегда загубленной репутацией? Так сказать, с «потерянным лицом»?

Возвращаться в Россию?

Снова на амбулаторный приём за 20 000 RUR в месяц?

Все эти мысли чёрным тайфуном пронеслись у него в голове, пока zyablikov поднимался на 2-й этаж, в свои палаты.

Нет ничего страшней (и несбыточней), чем воображаемая опасность.

Оперированный больной, в окружении многочисленной семьи (палата считалась послеоперационной, но семейные традиции в Королевстве были сильнее любого санэпидрежима, асептики и антисептики), вернее, в окружении не столько семьи, сколько в окружении сплошных улыбок, лежал на функциональной кровати, на спине, полностью распрямлённым, и на его смуглом, землистого цвета лице, тоже цвела улыбка – улыбка выстраданного, поэтому безграничного счастья.

– Ничего не болит, доктор!

– Ещё бы, blять…

Через час пациент уже сидел и с аппетитом лопал что-то невероятно пахучее, какое-то блюдо национальной кухни, разящее прелыми портянками на весь этаж, наверное, «прохок», блюдо из сырой тухлой рыбы. Кхмеры решительно не понимали слова «диета», они постоянно что-нибудь ели, а, угодив в больницу, ели вдвойне, и с этим тоже ничего нельзя было сделать.

Ещё через час больной попросился в туалет, zyablikov разрешил, но при помощи ходунков. Ходунки, впрочем, были только для виду, ибо если что и мешало больному ходить, то только наболевшие за это время, напряжённые мышцы спины.

Назавтра пациент уже просился домой, и не было никакой возможности задержать его – за каждый день пребывания в госпитале он платил почти 200 долларов. Скрепя сердце, zyablikov вынужден был выписать его после перевязки – «больной настаивает на выписке, о последствиях предупреждён, претензий к медперсоналу не имеет».

Через неделю он явился на снятие швов, сознавшись, что уже снова работает мясником, рубит и продает говядину. Нет, ничего не болит, ат чюы. Он не говорил по-английски, переводила Чеа Юсреа.

Обе руки девушки были заняты срезанием швов. Руки у неё были длинные, одновременно и тонкие и полные, двигались очень плавно и женственно, всегда, какую бы работу ими Чеа ни выполняла.

А вне работы zyablikov свою медсестру никогда не видел и никогда не смог бы увидеть.

Она стояла столь близко, столь досягаемо…