После ужина, сидя у тусклого костра из ископаемой древесины[26]
, они еще больше помрачнели и скорбным тоном, под стать завыванию ветра и грохоту волн и ливня, рассказывали старые печальные истории о разбившихся в щепки каноэ, утонувших индейцах и охотниках, замерзших во время снежных бурь. Даже старый отважный Тойятт испугался голого и безжизненного ландшафта, и опасался, что его каноэ, от которого зависела наша жизнь, может попасть в ледяную ловушку, из которой мы не сможем выбраться. Проводник хуна и вовсе прямо заявил, что если я так люблю опасность и собираюсь подойти вплотную к ледяным горам, то он отказывается сопровождать нас дальше, поскольку в этом случае мы все неизбежно погибнем, как и многие его соплеменники, от внезапного подъема айсберга со дна. Индейцы вздрагивали от каждого завывания ветра, и, испугавшись того, что я могу остаться без их поддержки сейчас, когда я наконец оказался среди столь великолепного скопления ледников, я поспешил успокоить своих спутников, поведав о том, что вот уже десять лет я брожу один среди гор и штормов, и удача всегда остается на моей стороне, а значит, им нечего бояться. Шторм вскоре утихнет, и солнце будет освещать наш путь, ибо Бог заботится о нас и направляет до тех пор, пока мы храним в сердце веру и отвагу, поэтому мы должны отбросить все наши детские страхи. Моя маленькая речь произвела должный эффект. Кадачан с некоторым воодушевлением заметил, что ему нравится путешествовать с людьми, приносящими удачу, а почтенный старец Тойятт заявил, что вновь преисполнился уверенности и готов и дальше следовать за мной, куда угодно, потому что моя «Следующим утром дождь со снегом все еще шел, но южный ветер быстро нес нас вперед и убрал айсберги с нашего пути. Примерно через час мы добрались до второго большого ледника, который я впоследствии назвал в честь Хью Миллера*. Мы проплыли вверх по фьорду и высадились на берег, чтобы немного осмотреть его величественную фронтальную стену. Часть ледника, от которой откалывались айсберги, была около полутора километров в ширину и представляла собой внушительный массив из зазубренных пиков и пирамид, плосковерхих и зубчатых башен самых разных оттенков синего: от бледных, мерцающих и полупрозрачных тонов в расщелинах и пустотах до обжигающе холодных, пронзительно ядовитых оттенков медного купороса на ровных участках стены, откуда только что откололись айсберги. За фронтальной стеной ледник на протяжении нескольких миль поднимался вверх широкими ступенями, будто его отдельные участки последовательно проседали по мере того, как он продвигался на глубину, а затем вода уходила под них. После террасированной области ледниковый язык, словно прерия, необъятным простором плавно тянулся вверх вдоль склонов и каньонов хребта Фэйрвезер*.
Оттуда мы за два часа добрались до верховья залива и устья северо-западного фьорда, в верхней части которого индейцы хуна охотятся на тюленей у подножия двух величественных ледников, один из них теперь называется Пасифик, а другой – Хуна. Длина фьорда составляет около пяти миль, а ширина в устье – две мили. Здесь у нашего проводника из племени хуна были припасены сухие дрова, которые мы погрузили на борт. Стоило расправить парус, и наше каноэ на огромной скорости понесло вверх по фьорду, будто штормовой ветер хотел сказать: «Что ж, плывите, коли вам того хочется, в мои ледяные чертоги, но вы останетесь там до тех пор, пока я не пожелаю вас отпустить». Все это время шел дождь со снегом, а в горах не прекращался снегопад, но вскоре после высадки на берег небо начало проясняться. Мы разбили лагерь на скалистом уступе неподалеку от фронтальной части ледника Пасифик и унесли каноэ за пределы досягаемости айсбергов и волн, которые он поднимали. Все айсберги, тесно прижавшись друг к другу, скопились напротив стены, от которой откололись, будто штормовой ветер решил заставить ледник принять своих хрустальных отпрысков обратно в материнское лоно.