Ледяные чертоги Аляски

Спустившись на один шаг, я осторожно наклонялся и прорубал по очереди одну ступеньку за другой, пока не достиг места, где мост крепился к стене. Осторожно балансируя, я рубил загнутый вверх конец моста до тех пор, пока не образовалась небольшая ровная площадка шириной около фута, затем, наклонившись вперед, сел на мост верхом, удерживая равновесие коленями, и стал срезать его верхнюю покатую часть, продвигаясь вперед на пару дюймов за раз и формируя таким образом плоскую поверхность шириной около четырех дюймов для Стикина. Добравшись до дальнего конца моста, длина которого составляла около семидесяти пяти футов, я сделал еще одну маленькую платформу, осторожно встал на ноги и с невероятным трудом прорубил в стене узкие ступени и зацепы для пальцев и, наконец, благополучно перебрался на другую сторону. Все это время бедный маленький Стикин выл так, будто я разбил ему сердце, и когда я позвал его как можно более ободряющим голосом, он лишь завыл еще громче, словно пытаясь сказать, что никогда не сможет спуститься вниз. Пожалуй, это был единственный раз, когда храбрый маленький песик спасовал перед опасностью. Я сделал вид, что ухожу без него, но он все равно продолжал выть и скулить, не осмеливаясь следовать за мной.

Вернувшись к краю расселины, я сказал, что должен идти дальше, и он может пойти со мной, если только попытается. Осознав безысходность своего положения, Стикин, наконец, умолк, медленно спустился своими маленькими лапками по моим ступеням на большой мост и осторожно пошел по нему, будто задерживая дыхание, наперекор снегу и завываниям ветра, который угрожал сбросить его в пропасть. Когда он добрался до площадки подо мной, я встал на колени у края, чтобы в случае необходимости помочь ему взобраться наверх. Он посмотрел вверх на ряд зазубренных ступенек, которые я проделал, будто фиксируя их в своем сознании, а затем, нервно подпрыгнув, пулей взлетел вверх и стал истерично визжа носиться и кататься по ровному льду рядом со мной, внезапно вырвавшись из пучины отчаяния и взлетев к вершине счастья. Я пытался поймать его и погладить, сказать, каким славным и храбрым псом он был, но Стикин не давался в руки, а все кружил и кружил, как осенние листья на ветру, ложился и кувыркался. Я напомнил ему, что идти еще далеко, и нам пора прекратить заниматься ерундой и убраться со льда до наступления темноты.

Судя по линиям льда, мы с каждым шагом приближались к земле, и вскоре она должна была появиться в поле зрения. Еловый лес, растущий в четырех-пяти милях за фронтом ледника, уже виднелся сквозь туман и легкую пелену снега и был не более чем в двух милях от нас. Трещин на нашем пути больше не встретилось, и на закате мы дошли до боковой морены, а затем, дрожа от переизбытка адреналина, когда опасность миновала, пошатываясь и спотыкаясь, спустились с усыпанной валунами кромки ледника и прошли по опасным камням у каскадов, пока еще брезжил угасающий бледный свет. Теперь, когда мы были в безопасности, волной накатила отупляющая усталость, которой никогда не испытываешь от обычной работы, какой бы тяжелой она ни была. Мы вяло плелись по лесу, перелезая через поваленные деревья и продираясь сквозь густой подлесок, хитросплетение корней и заросли дьявольской дубины, которые впивались в нас колючками, стоило только оступиться и упасть. Наконец мы выбрались на гладкий грязевой склон, по которому из последних сил медленно спускались милю до лагеря. Оказалось, что пока нас не было, индейцы стреляли из ружей, чтобы я мог выйти к лагерю в темноте, развели костер и приготовили чудесный ужин, хотя и опасались, что утром им придется организовать поисковую операцию, что, следует заметить, в моем случае почти никогда не требуется. Я и Стикин слишком устали, чтобы много есть, и, как ни странно, слишком устали, чтобы спать и часто просыпались посреди ночи, думая, что все еще балансируем на грани жизни и смерти на жутком ледяном мосту.

Как бы то ни было, следующим утром мы проснулись, остро ощущая, насколько прекрасна жизнь. Никогда еще скалы, лед и деревья не казались столь восхитительно красивыми, и даже холодный колючий ветер с дождем казался полным любви и доброты, чудесной компенсацией за все пережитые страдания. Мы плыли вниз по заливу сквозь серую завесу дождя, ликуя и радуясь.

Глава XVI. Глейшер-Бэй