Легенда о Маат

Я попыталась схватить её за руку, чтобы удержать, но она вырвалась и посмотрела на меня со злостью, на которую, как мне казалось прежде, была неспособна.

– Пообещай мне одну вещь, – убив меня одним лишь взглядом зелёных глаз, сквозь плотно стиснутые зубы процедила девушка. – Если Габриэль умрёт, если я не смогу спасти его, мы с Дорианом умрём следом. Такова суть нашей связи. Будь рядом с моим братом. Не оставляй его одного в это мгновение.

– Я…

– Обещай, Маат!

– Обещаю.

Напряжённые губы Вивиан расслабились и непроизвольно изогнулись в подобии печальной улыбки. Она сожалела о чём-то важном. Быть может, о том, что Габриэль не передал меня своему отцу, когда подвернулась такая возможность. Быть может, о вещах, о которых мне было не положено даже догадываться.

Жизнь распорядилась так, что я знала об этой смелой девушке чертовски мало. Время, отведённое на то, чтобы справиться с предстоящей бурей, утекало сквозь пальцы, словно песок. Мы часто говорили обо мне, потому что я была той, с которой всё началось и на которой всё закончится. Вивиан была лишь «одной из». Одной из тех, о ком мало спрашивали и ещё меньше знали. Вивиан была девушкой, чьё сердце и мысли были окутаны тайнами, хоть сейчас я понимала: то, что мы любили одного мужчину, было очевидным с самого начала.

Вивиан вышла из тронного зала так же поспешно и бесшумно, как и вошла в него. Я долго смотрела ей вслед и не проронила ни единой слезинки. Плакать казалось жутко неправильным занятием, ведь это могло означать, что я оплакиваю её.

– Пойдём, – подумала Мираксес. – Давай уйдём отсюда.

– Когда, – напоследок прошептала я.

Толком не зная, против кого готовилась воевать, я считала правильным то, что делала, ведь эта сторона была моим домом, местом, в котором я впервые познала любовь, дружбу. Местом, в котором меня не пытались убить, но… была ли я в курсе всего, чтобы сделать правильный выбор? Как много я знала о высшем, которого убила? Как много я знала о высших в целом? Были ли они абсолютным злом и существовало ли это абсолютное зло в целом?

Выбрала бы я сторону Анубиса, если бы знала чуть больше о тех, кого ненавидела, просто потому что не знала, что могло быть иначе?

Стоило ли то, от чего Анубис так пытался нас спасти, жизни Габриэля? От какого вселенского зла убегала юная Маат с сильнейшим в истории мироздания артефактом в кулаке? От того, которое было снаружи, или того, которое зрело внутри неё самой?

Осирис умер из-за меня. Исида умерла из-за меня. Александр Робинс умер из-за меня. Зол умер из-за меня. Габриэль умрёт из-за меня. Вот и всё, что в конечном итоге я знала о самой себе и мире, в котором жила.

Ошибка, убийца, предательница – мои настоящие имена. Имя, что было дано при рождении безымянной матерью, не несло в себе никакого смысла. Да и какой смысл в первом имени той, что сменила сотни?

Мираксес шла впереди, но была так глубоко погружена в свои мысли, что не придерживалась определённого маршрута. Нам было наплевать, где мы окажемся в конечном итоге. Мне было наплевать, потому что куда бы мы ни шли, там не было Габриэля.

Но была его часть.

Я перехватила инициативу направлять наше мрачное шествие и сперва интуитивно, а затем целенаправленно двинулась в сторону восточного крыла. Мой шаг ускорился, а дыхание сбилось, когда через не до конца закрытую дверь в самой дальней и пугающе тихой части дворца послышался детский голос.

– Маат, – Мираксес схватила меня за руку. – Нет. Не стоит.

Дрожь в голосе Сатет обратилась раскалёнными щипцами, намеревающимися раздавить моё колотящееся о ребра сердце. Ей уже сообщили о том, что её отец снова ушёл и, возможно, никогда больше не вернётся из-за меня?

– Я забрала у неё так много, – высвобождая запястье из хватки Мираксес, прошептала я. – Она заслуживает возможности выплеснуть на меня всю свою ненависть.

Мир разжала пальцы и замерла, провожая меня полным отчаяния взглядом, от которого нестерпимо хотелось разрыдаться. Но нет. Не сейчас. Не здесь. Не на глазах у девочки, старательно сдерживающей слёзы.

Сатет сидела на краю кровати, впившись пальцами в жёлтый матрас. Её обычно неестественно бледная для богини кожа приобрела розоватый оттенок. Особенно сильно раскраснелись шея и щёки. Бастет сидела рядом с ней, и впервые её поза была такой человечной: сгорбленная спина, вжатая в плечи шея и осунувшееся от усталости и переживаний лицо.

– Он вернётся, милая, – потянувшись к плечу девочки, чтобы приобнять её, прошептала Бастет.

Сатет отпрянула, не позволив коснуться себя, и оскал, преобразивший её лицо, напомнил мне о её отце.

– Я сбегу. Я сбегу и найду его!

Глаза Бастет втрое увеличились в размерах. Она открыла рот, вероятно, для того чтобы сообщить Сатет о степени дерьмовости задумки, но я перебила её:

– Никогда не говори никому о том, что планируешь сбежать. Лучше делать это молча.