Легенда о сердце леса

Когда мне удалось отгородиться от голосов, я смогла более ярко воспринимать цвета эмоций окружающих меня людей. Хотя, в отличие от голосов, я по-прежнему не могу контролировать, что я вижу и когда. В автобусе эмоции не складывались в прекрасный калейдоскоп, какой я видела в лесу вокруг Эвии. Здесь они похожи на головокружительный ярмарочный аттракцион. Цвета человеческих эмоций настолько интенсивны, что рядом с ними эльфийские кажутся имитацией, дешёвой пластмассой, выдающей себя за кристаллы. Проблема в том, что яркие цвета не танцуют, они конфликтуют друг с другом: боль, грусть, любовь, волнения. Меня чуть не стошнило, когда я представила, что стеклянная коробка, ограждающая моё сознание, разбивается, и цвета внезапно исчезли. Вместо них меня захлестнула какофония мысленных голосов, и мне пришлось поспешно выйти из автобуса. К счастью, я была всего в одной остановке от больницы.

Я должна спросить Раймона, нормально ли то, что со мной происходит, хотя не думаю, что он знает. Прежде всего я должна научиться контролировать это. Кажется, что мысли и чувства заглушают друг друга. Я вспоминаю, как Кина говорила, что люди думают одно, а говорят другое. Надо будет при случае сказать ей, что мы ещё и чувствуем нечто третье. Мы обманываем себя и других, потому что так устроены отношения. Наша система жизни не готова к тому, чтобы кто-то видел и слышал всё одновременно. А может быть, это я не готова видеть, слышать и чувствовать то, что происходит вокруг меня? Теперь я понимаю, через что пришлось пройти эльфам-эмпатам и почему они решили изолироваться от остальных.

Когда я подхожу к двери больницы, я делаю вдох, как будто намереваюсь немного отдышаться перед тем, как окажусь внутри. Первое, что я замечаю, – это кофе на столе администратора, что меня удивляет, потому что в последний раз, когда я была в подобном месте, воздух пах дезинфицирующим средством. Я улыбаюсь ей и спрашиваю о мальчике, которого вчера сбили. Она не может дать мне никакой информации, если я не член его семьи, и, хотя я говорю, что была с ним до приезда «скорой помощи», она не двигается ни на миллиметр. В такие моменты мне хотелось бы услышать мамин голос…

Я догадываюсь, что Джон находится на третьем этаже, поэтому поднимаюсь туда, чтобы попытать счастья с медсёстрами там. Я повторяю почти слово в слово то, что сказала администратору, а медсестра на третьем этаже повторяет почти слово в слово то, что мне сказали на входе.

– Вы та девушка, которая присматривала за ним, пока приехали врачи? – услышала я вдруг голос позади себя.

Когда я оборачиваюсь, пухлая женщина с красными от слёз глазами протягивает мне руку. Я видела её раньше, в мыслях Джона.

– Я Грета, мама Джона.

Прежде чем я успела пожать протянутую руку, она подходит и крепко обнимает меня. А потом плачет навзрыд, а я не могу придумать ничего другого, кроме как поглаживать её по спине.

– Как Джон?

– Я не знала, как связаться с тобой, чтобы поблагодарить. Откуда ты знаешь его имя?

– Мы вместе учимся. Я Зойла.

– Ну, он в порядке. Врачи говорят, что ты зажала его рану, чтобы остановить кровотечение. Он мог истечь кровью до смерти.

Мне приходится солгать. Я говорю, что нам рассказывали на уроке физкультуры, как оказывать первую помощь. Не то чтобы это было полноценной ложью, просто я на том уроке совершенно не обращала внимания на объяснения. Но мои объятия совершенно искренние.

Поскольку женщина рассказала мне, кто она, я стараюсь не осуждать её. Джон ушёл из дома злой, очень злой. До самого приезда «скорой помощи» я слышала в его мыслях, как снова и снова хлопает дверь. Все семьи разные, но Джон оказался вечером на улице, потому что был зол. А может быть, он был зол, потому что оказался на улице. В любом случае, его мать имеет к этому какое-то отношение, а я обнимаю её и глажу по спине, хотя на самом деле хочу спросить, что, чёрт возьми, происходит. Я ненавижу быть частью этой большой лжи, и гнев давит на мои лёгкие так, что трудно дышать.

– Ты в порядке? – спрашивает она. – Ты очень побледнела, хочешь, я вызову медсестру?

– Простите. Со мной такое иногда случается, когда я нервничаю.

Ещё одна ложь. Я лгала Эвии, лгала бабушке, лгала в школе и вот теперь – матери Джона. И больше всего я лгу себе, говоря, что не могу принять решение Эвии. Но разве это мешает мне помочь ей? Если этот багаж лжи будет пополняться, наступит момент, когда я больше не смогу его нести.

– Пойдём, он будет рад тебя видеть, – говорит мне Грета.