Легенда старого Чеколтана

Послышалось прерывистое дыхание, а затем оно опять стало ровным.

— Вскрыто зарядное отделение. Начинаю отвинчивать следующую горловину…

Рыбаков рассказывал о каждом своем движении, и Шорохов, записывая все это в журнал, пытался представить, что сейчас делает капитан третьего ранга. Но вот в телефонах послышался мелодичный свист, а затем песня:

При долине куст калины…

— Это тоже писать? — спросил Шорохов у Бондарука.

— Пишите все! — вместо него почему-то шепотом ответил Довбыш.

Некоторое время длилось молчание, а затем донесся громкий голос Рыбакова:

— Можете подойти полюбоваться.

Шорохов первым, даже не закрыв журнал, побежал к мине. Так вот она какая! Длинное, буровато-серое от высохших ракушек тело лежало на гальке. Рядом с ним, опутанные проводами, валялись приборы, каждый из которых еще несколько минут назад грозил гибелью. Неподалеку от всего этого, перекладывая из руки в руку бронзовый ключ, сидел Рыбаков. Лицо его казалось таким же спокойным, как и всегда, только взмокшие от пота пряди седеющих волос прилипли ко лбу и вискам.

— Ну что ж, давайте сейчас проведем урок предметной учебы. Вы знакомы с устройством мины? — спросил Рыбаков у Бондарука.

— Знаком.

— Тогда соберите мину. Запальный стакан не вставляйте…

Четко, не делая ни одного лишнего движения, Бондарук выполнил приказание.

— Горловины тоже завинтить?

— Да.

Старший техник-лейтенант сделал и это.

— Теперь вы, товарищ лейтенант, разоружите мину. Считайте, что каждый прибор в ней на боевом взводе.

Шорохов взял в руки ключ, положил войлочную прокладку на корпус мины и нажал на ручку. Туго зажатая горловина не поддавалась. Лейтенант нажал сильнее, ключ соскочил и ударился о мину.

— Этого достаточно, чтобы сработал акустический взрыватель. Хотя приборы и поставлены на предохранитель, но там не петарда, — кивнул Рыбаков на зарядное отделение.

Лейтенант покраснел, закусил губу и снова взял в руки ключ. На этот раз все обошлось благополучно. Вскрыв горловину, он приступил к разоружению мины; Бондарук наблюдал за каждым его движением; неподалеку, сложив руки на полном животе, стоял Довбыш.

— Хорошо! — сказал Рыбаков, когда работа была окончена. — Можно идти отдыхать, — и он поднялся с обломка скалы, но тут же со стоном опустился на гальку, держась обеими руками за правый бок.

— Что с вами?

— Что случилось? — подскочили к нему офицеры и Довбыш.

— В боку сильно колет…

Моряки из куска парусины быстро соорудили носилки и, положив на них Рыбакова, понесли его в медпункт стройки.

— Острый приступ аппендицита, — определил врач.

* * *

Как Довбыш ни уговаривал врача — их к Рыбакову не допустили.

— Ему недавно сделали операцию, сейчас он отдыхает, — на все увещевания моряков отвечала женщина-врач. — Приходите завтра.

Ничего не оставалось, как подчиниться. Обуховский и Довбыш направились на водолазный бот готовиться к дальнейшему обследованию бухты, а Бондарук с Шороховым забрались на выступ высокой скалы, нависшей над водой. Шорохов снял китель и опустился на нагретый солнцем камень, подперев голову руками. Бондарук прилег рядом.

Вечерело. Под лучами солнца вершины скал светились, точно раскаленные, а спокойную воду бухты покрыли темные тени. От этого она выглядела мрачной, словно оправдывая свое название — Караташ; какими-то затерянными казались палатки около самой воды и рядом с ними водолазный бот и катер.

— Пройдет несколько лет, появятся здесь корпуса комбината, жилые дома, на склонах гор сады, виноградники вырастут, — негромко, словно мечтая вслух, заговорил Бондарук.

Шорохов даже голову поднял от удивления: ведь об этом же думал и он сейчас.

— В бухте, конечно, водную станцию откроют, — продолжал мечтать Бондарук. — Шлюпки, яхты, катера будут. Наступит вот так же вечер, кругом — зарево огней, даже звезд не увидишь, музыка, смех… Пожалуй, люди и не вспомнят, что когда-то здесь шли бои, потом минеры проверяли каждый сантиметр и берега и дна в бухте, отыскивая и уничтожая остатки войны…

— Что ж, у них будут свои заботы, — настроенный вечерней тишиной на философский лад, сказал Шорохов. — Впрочем, о нас иногда будут вспоминать…

Бондарук вопросительно взглянул на товарища.

— Начальник стройки сказал, что корпус разоруженной мины установят во дворе комбината и на нем наши имена напишут.

— Что ж, приятно, — улыбнулся Бондарук.

Помолчали. Солнце совсем скрылось, каменные глыбы, казалось, сомкнулись над бухтой, и только в самой глубине ее, как в колодце, светились отражения прозрачно-голубого неба и легкого бело-розового облака.

— Малоприятная все-таки наша специальность. В военное время мы как бы на втором плане, а в мирное время — как во время войны… Чем наша работа сейчас отличается от атаки? — сам себя спросил Бондарук и тут же ответил: — Ничем…

— Тебе не нравится эта специальность? — спросил Виктор.

— Я до службы работал в лаборатории по исследованию люминофоров, — не отвечая прямо на вопрос, заговорил Бондарук. — Слыхал, что это такое?

— Ну… это светящиеся вещества.