Легенда старого Чеколтана

— Правильно, только нужно добавить: без выделения тепла. Собственно говоря, «люминофоры» по-русски значит «свет несущие». Вообще-то их в природе много, они кругом. Это и жучки-светлячки, и гнилушки, и знакомое тебе свечение моря, и северное сияние. Интереснейшее это дело — люминофоры! — с искренним восхищением воскликнул Бондарук. — Знаешь, это настоящая целина. Да вот тебе один маленький пример: если обычные лампочки накаливания заменить в стране на люминесцентные лампы, будет сэкономлено электроэнергии столько, сколько дадут десяток Днепрогэсов. Ясно? То-то!.. А ведь люминофоры можно применять в любой, буквально в любой отрасли народного хозяйства. И, как правило, применение люминофоров более удобно, более надежно и обходится дешевле, чем существующие приборы и аппараты.

— Обожди, обожди, что-то мне не совсем ясно.

— Какой бы тебе еще пример привести? Да вот хотя бы этот. Идет путешественник или геолог. Сбился с пути. Достает карту, включает фонарь или чиркает спички, начинает разбираться. А если бы карта была напечатана светящимися красками? Ну это, так сказать, вроде мелочь. Возьмем металлургию. Изготовлена деталь. А годна ли она? Какая сложная аппаратура нужна, чтобы узнать это. А люминофоры любую, самую мельчайшую трещину покажут. Да за что ни возьмись, люминофоры применить можно. Ну, а я о другом мечтал… Может быть, тебе это смешным покажется, — смущенно улыбнулся Василий Николаевич и, немного помолчав, словно собираясь с мыслями, продолжал:

— Вот представь себе, наступает вечер, а в комнате еще продолжается день. Да и комнаты уже нет, а во все стороны простираются беспредельные просторы. Вот там золотится поспевающая пшеница, за ней березовая рощица, в небе облака, и все это слегка мерцает, и кажется, колышет ветер и пшеницу, и листву деревьев… Для этого стоит лишь покрыть стены люминесцентными красками…

— А это можно сделать?

— Вполне! У меня есть картина Судковского — «Штиль». Копия и к тому же неважная — сам рисовал. А вечером картина преображается: камни, освещенные солнцем, светятся, море мерцает — в общем все словно оживает. Но это еще не все. Стоит зажечь специальный фонарь — и уже в раме не «Штиль» Судковского, а «Девятый вал» Айвазовского. Поставил в фонарь другой фильтр — и вот уже «Утро в сосновом лесу» Шишкина. У меня только три картины в одной раме, а ведь можно сделать и десять, и двадцать. И мечтал я вот так же залы общественных зданий расписать. Допустим, идет концерт. Пока объявляет конферансье, все обычно, а запела артистка «Стеной стоит пшеница золотая» — и вот уже протянулось до горизонта пшеничное поле. Или начали исполнять «Богатырскую симфонию» Бородина, и появляются за оркестром исполинские фигуры богатырей…

Замолчал Бондарук, словно и в самом деле услышал могучие аккорды «Богатырской симфонии», увидел бескрайнюю степную даль и богатырскую заставу на холме.

А Шорохов силился вспомнить, где он читал обо всем этом — в фантастическом романе или в журнальной статье. Впрочем, тогда он к этому отнесся, как к фантазии, может быть, и имеющей под собой какую-то основу, но очень далекой от воплощения в жизнь. А оказывается, не такая уж это и фантазия — вот человек рядом лежит, который работал с люминофорами и уже что-то сделал, чего-то добился.

«Вернемся в город — уговорю его показать картину», — подумал Виктор.

— Да, думал всю жизнь посвятить этому, а пришлось стать специалистом по взрывчатке… Вот это, — кивнул Бондарук на свою изуродованную руку, — мое первое крещение…

— Василий Николаевич, да расскажи же наконец, где это тебя, — воскликнул Виктор. — А то я как-то раз спросил об этом — ты отмолчался…

— Уже в конце войны… заняли мы, что называется, с хода вокзал в одном городке в Восточной Пруссии. Я тогда сапером служил, ну и сразу начал проверять, нет ли где мин. Заскочил в подвал, смотрю — в углу дымок курится, шипит что-то. Сразу догадался, что бикфордов шнур горит. Хвать за него, выдернул из штабеля взрывчатки детонатор, а отбросить его в сторону уже времени не было. Вот он и взорвался в руке…

Обычно молчаливый, сегодня Василий Николаевич что-то разговорился. Повернулся к Шорохову, положил руку ему на плечо:

— Вот Виктор свет-Иванович, какие дела-то… А вообще я такой путь себе в жизни наметил: кончатся же когда-нибудь мины, и тогда я начальству докладную, так, мол, и так, прошу меня уволить в запас. К тому времени я, наверное, и с прибором разделаюсь. И займусь снова люминофорами. Когда же подойдет пенсионный возраст — работу не брошу, но во время отпуска буду отдыхать. По стране ездить. Побываю и на Памире, и в тундре, и у Байкала. Везде!.. А когда проживу первую сотню лет, сяду и подсчитаю, а все ли я сделал, что мог. И если не все — а наверняка всего я не переделаю, — начну вторую сотню…

«Ну, а я, что у меня в будущем?» — подумал Виктор.

Ну, прежде всего, нужно очистить и землю и море от мин, бомб, снарядов, сделать так, чтобы люди спокойно ходили по земле, плавали на кораблях, строили, отдыхали. А потом?