Легенда старого Чеколтана

Буранов молча встал, машинально провел ладонью по лбу. Ведь только вчера видел он этого невысокого, худощавого, застенчивого человека, видел его голубые, ясные глаза, только вчера разговаривал с ним. Если бы война, а то ведь мирное время… Сколько лет прошло, а все еще огрызается враг. Вот и здесь оставлен такой заслон перед какой-то тайной, что и не проберешься.

«Ну, нет, — мысленно воскликнул Буранов, — заслон не поможет!»

Он остановился против Землякова, уперся костяшками пальцев о край стола.

— Лаборатория была в бухте Караташ! — повторил он еще увереннее, чем в первый раз.

Полковник, хитро прищурив один глаз, взглянул на Буранова. Спросил:

— А гвоздики?

Александр Александрович знал поговорку своего старого друга: «Сделал предположение — прибей его гвоздями фактов!»

— Лаборатория была на побережье!

— Ну, этот гвоздь хоть в Ноев ковчег забивай — вечный!

От этой реплики даже Буранов — хотя ему было совсем невесело — улыбнулся. Однако продолжал выкладывать свои доказательства.

— Она была неподалеку, так как грузы доставляли баржами, а не судами…

— Согласен.

— Вход в бухту был мелководный, так как баржи выбирались небольшого тоннажа. Да вот здесь же говорится, — постучал Буранов пальцами по папке, — что однажды с крупной баржи груз перенесли на маленькую.

— Тоже верно.

— Дважды два — четыре: бухта Караташ находится неподалеку, хотя глубина в ней от пяти до двенадцати метров, но вход занесен, не глубже двух.

— Ну, положим, точно такие же условия в бухте Акмечеть.

— Так в Акмечети село! Если бы там у немцев что-то было — об этом знали бы! От людского глаза ничего не укроется!..

— Довод хорош, только он, отвергая мое предположение, не очень-то подкрепляет твое. Хотя, учитывая бой, мины… Чем же там могла заниматься лаборатория?

— Да хотя бы производством рудного концентрата. Ведь в Германии такой руды нет.

— Ну, положим, в оккупированных фашистами странах была!.. Но где она, лаборатория, могла находиться? Поселок сожжен, кругом скалы…

— Постой! — вскочил Буранов. — Да в углу, где скалы обрушены, наверное, штольни были! Вот там ее и нужно искать…

— Убедил! — воскликнул Земляков и тоже встал. — Буду просить у начальства разрешения разобрать завал.

— Ну, пока разминирование не закончено, туда не подберешься.

— Насколько мне известно, моряки скоро должны закончить работу?

— Думаю, что да…

Друзья расстались, и Буранов пошел разыскивать Олю.

Увидев капитана первого ранга, Оля даже вскрикнула от радости:

— Ой, как хорошо, что вы пришли!

— Что-нибудь случилось? — встревоженно спросил Буранов.

— Нет, ничего… Просто…

Оля не могла объяснить, что с ней происходит, да, по-видимому, она и сама вряд ли могла разобраться в своих чувствах. А в глазах были видны боль, грусть, радость, отчаяние. Ну как все это выразить словами?!

А Буранов, чтобы не смущать девушку, сделал вид, будто ничего не заметил. Заговорил по своему обыкновению несколько витиевато:

— Вы уж простите старика за несвоевременное, а может, и неуместное вторжение. Сам я, конечно, не решился бы на это, но по поручению лейтенанта Шорохова…

— Виктора? А где он? — воскликнула Оля, и глаза ее заблестели. — Что с ним?

— Да вы не волнуйтесь. Жив, здоров лейтенант, передает привет, и, наверное, скоро увидитесь.

— Увидимся?!

Как измучилась за это время Оля. Вдруг куда-то исчез, прислав открытку. Ждала, думала, вернется через день-два, но вот прошла неделя, другая, а его нет и нет. Может быть, обиделся за то, что тогда ничего не ответила? Но она же написала письмо, хотя и не знала, дойдет ли оно. Получила от Виктора письмо, и вот опять ни слуху ни духу. Но все-таки жив, помнит! И Оля готова была за эту весть просто-таки расцеловать этого пожилого седоусого человека…

— Виктор Иванович чувствует себя неплохо, и, хотя об этом никому не говорит, сразу видно, что день и ночь думает о вас. И его можно понять…

Щеки Оли опять порозовели.

— Я к вам, собственно, вот по какому делу. И вы с матерью тогда, да и лейтенант, просили меня помочь выяснить судьбу вашего брата. Расскажите-ка мне еще раз о нем все, что вы знаете.

— Да почти ничего… Когда он ушел служить, я была еще совсем маленькой… Фотография дома осталась, но неважная, любительская, на ней почти и разобрать ничего нельзя. Присылал письма домой. Обычные фронтовые письма. Жив, здоров… Он переписывался с Любой… Это наша соседка. Мама еще обижалась, что Федор письма Любе пишет чаще, чем домой. Люба все время его ждала. Да и сейчас не замужем. Она после войны закончила институт, работает учительницей.

— Письма Федора мать с собой увезла или у вас оставила?

— У меня. Вот они, — и Оля вынула из сумочки завернутые в целлофан пожелтевшие от времени фронтовые треугольнички.

Буранов взял одно из писем, разгладил на столе, и даже сердце сильнее забилось — почерк оказался схожим с тем, что был в записной книжке. Но нет, еще рано радоваться.

— Не знаете, ваш брат стихи писал?

— Не знаю. Кажется, нет. Хотя… Любовь Васильевна прочитала мне однажды стихотворение, присланное Федей. Переписать не дала. «Пусть это будет только мое», — сказала…

— Вы помните его?