Легенда старого Чеколтана

Утром я внимательно осмотрел скалу. Она не отвесна, имеет определенный уклон и вся испещрена расселинами, карнизами, нишами — результат многовекового воздействия солнца, ветра, дождя и мороза. При определенных навыках нетрудно подняться по этой скале, можно втащить и груз. Я вот даже без навыков и то забрался сюда, хотя, конечно, это скорее заслуга Африкана Григорьевича. Хорошо все-таки иметь опытного попутчика. Справедливо это, пожалуй, не только для хождения по горам.

Вход в пещеру расположен на небольшом карнизе. Почти круглое отверстие, диаметром метра в полтора, уходит в толщу горы. Трудно что-либо сказать о происхождении пещеры. Может быть, в изверженных породах образовалась пустота? Или проходила здесь жила из растворимых минералов и с течением времени разрушилась? Впрочем опытный геолог или спелеолог установит это без труда.

Почему пещера поет — догадаться нетрудно. Она выходит почти прямо на север. Вот и гудит при северном ветре, как бутылка, поставленная открытым горлышком против ветра. Ну, а если действительно здесь похоронен был Анарбек, то почему бы не говорить, что это поет он? Поет при северном ветре, чтобы он донес песни богатыря до далекой покинутой родины.

Возможно, поет не сама пещера, а какая-либо расселина около — их здесь немало. Чуть выше и левее входа — овальное отверстие полуметрового диаметра. Правее, около самого орлиного гнезда, еще одна щель. Жаль, что я полный профан в акустике, а то по ширине отверстия и тону звука можно было бы определить, откуда эти звуки.

Дед Африкан проводил меня только до входа в пещеру — дальше идти отказался.

— Слушай, Николай, не ходи-ка и ты туда, — предложил он, впервые назвав меня по имени. — Пещера есть — сам видишь, она поет — сам слышишь. В ней кто-то похоронен — это я могу подтвердить. Напишем куда-нибудь, пусть приезжают ученые, пусть сами смотрят.

Что ж, ему в логике отказать нельзя. Только не годится на полпути останавливаться. «Боишься — не делай, делаешь — не бойся», как сказал бы Чеколтан, а по-нашему, по-русски, еще проще: «Взялся за гуж — не говори, что не дюж».

— Пойду. Может, и вы со мной?

Видно, желание пойти у старика боролось с осторожностью. Осторожность победила, и Налымов отрицательно покачал головой.

Еще раз оглядываюсь. Вся долина как на ладони. Слева наш улус. Отсюда он кажется совсем близким, а дороги — два дня. Внизу, почти прямо под ногами, осколком неба синеет озерцо, вокруг — деревья. Белых стволов берез почти не видно из-за листьев. И как иллюстрация к пушкинскому «Кавказу», орел-балобан «парит неподвижно со мной наравне».

Еще раз мельком взглядываю на долину, поворачиваюсь к пещере и, пригнувшись, шагаю внутрь. В нос сразу же ударяет какой-то кислый неприятный запах. Через несколько секунд я уже понял, в чем дело. Как только включил электрический фонарь, сразу же раздался какой-то резкий хлопающий шум.

Честное слово, я чуть не повернул было обратно, а потом увидел, что это всего-навсего летучие мыши — их вспугнул свет фонаря.

Их там сотни, если не тысячи, они так и мелькали в луче света, едва не задевая меня. Мало-помалу нетопыри успокоились, прицепились к каким-то выступам на своде пещеры, завернулись в свои кожистые крылья. Я осторожно пошел дальше.

Немного мутит от запаха помета, ноги по щиколотку утопают в нем — мыши, наверное, облюбовали эту пещеру еще до рождества Христова.

Дальше пещера немного расширяется, становится выше. Здесь уже можно идти во весь рост. Шаг за шагом я внимательно осматриваю низ пещеры, стены, свод. В глубине пещеры мышей становится меньше — меньше и помета. Вот подошвы сапог начинают стучать по неровному выщербленному полу. Эх, мешочек бы взять под образцы — не догадался. Ничего, обойдусь и так. Подбираю несколько каменных обломков с пола и кладу в карман.

Пещера идет под уклон: луч света упирается в свод, пол уходит вниз. Здесь, наверное, и упал Африкан Григорьевич. Но почему? Присаживаюсь на корточки, внимательно осматриваюсь. Ага, вот кто его схватил за ноги — у стен пещеры лежат обрывки волосяного шнура. По-видимому, он был протянут на некотором расстоянии от пола, и дед просто-напросто зацепился за него.

Направляю свет фонаря вперед. Да, все правильно: со стены на меня смотрит огромное нарисованное лицо. Раскосые глаза прищурены, спрятались под надбровьями, губы сурово сжаты. Выражение такое, словно лицо угрожает. Кому? Тому, кто нарушит покой алыпаха Анарбека?

Перед портретом неведомого божества или богатыря, а может быть, и самого Анарбека, стоит гроб. Он сделан из комля могучего кедра и лишь слегка обработан.

Подхожу ближе, нечаянно задеваю ногой за фонарь — это «летучая мышь», оставленная Налымовым. Фонарь цел, лишь поржавел и запылился.

Наклоняюсь над гробом. Крышки — их две — сорваны и сдвинуты с места. Внутри — рассыпавшийся в прах труп. Белеют кости черепа, оскал зубов. Да, если, как говорит Африкан Григорьевич, труп выглядел таким, словно его вчера похоронили, то жаль, что так произошло. Интересно было бы увидеть облик человека, жившего несколько столетий назад.