Легкая поступь железного века

Сильный скрип отворяемой двери разбудил его. Было уже совсем темно, за окном на чистом черном небе бриллиантиками поблескивали звезды.

- Вставай, - услышал Митя женский голос и узнал в нем голос Ксении, а потом, протерев глаза, ясно увидел ее в лунном свете.

- Угораздило ж тебя забрести сюда в такое время! – заговорила она почти насмешливо. – Да еще в этом одеянии... У нас и так гостей не жалуют, а уж таких... Ох, беда к нам идет! Бежал от нас дядюшкин добрый послушник, иудой оказался, теперь вот сорока на хвосте принесла – спешат к нам гости... Потому дядя и не стал с тобой днем разговаривать – не до тебя сейчас. Пошли!

- Куда? – оторопело пробормотал Митя.

- Куда! – передразнила Ксения. – Бежим отсюда... Солдаты придут, наши так просто не сдадутся, в огонь пойдут. А я – не хочу! Уж и Палашку свою, девку, мне преданную, послала в Горелово твое с весточкой... Солдаты и так уж знают, где нас искать – здесь предательства нет, в том, что девку послала. А сбежать не успеем, может и помощь к тебе придет... и меня спасешь, вспомнишь, чай, что с собой звала? Ну, а коли так стоять и трепаться до света будем, так и впрямь далеко не убежим! Так что – живо, терять тебе нечего.

И впрямь нечего, и Митя больше мешкать не стал.

Еще мрачней, страшней казалась труднопроходимая глушь в ночной тьме, а лунно-звездный свет едва проникал сюда сквозь кроны. Но Ксения шла так быстро и уверенно, что Митя едва поспевал за ней.

- Не в лесу ли ты родилась?

- Да почти так, - усмехнулась Ксения. – Я, как уж сказывала, дворянская дочь, Ксения Шерстова, отец мой покойный Семену Ивановичу двоюродным братом доводился. Умерли родители от холеры в одно время. Я и не помню их. Дядя меня воспитал. Нет у меня иной родни. Эх, да лучше б он меня удушил в колыбели! – вырвалось вдруг у Ксении.

- Да что ты...

- Да то. Задыхаюсь я тут, жизни нет! Среди безумцев живу, сама безумной стала. Книги читаю Божественные, там про любовь все прописано, а у меня в душе злоба звериная, того и гляди – зарежу кого-нибудь или руки на себя наложу...

- Ох, - вздохнул Митя, сотворив крестное знамение, - среди ослепления бесовского... Раскольники, беспоповцы?

- Да я уж и не знаю, как назвать дядьку моего и тех, кому мутит он головы... Старообрядцев-то он тоже не жалует. Вся, говорит, земля извратилась и погибнет вскоре. Один он, вишь, не извратился... А ведь боялась я его поначалу хуже всякого зверя и огня, и верила ему... Да надоело!

- А чего же вы не уходите дальше, в леса, коли знаете, что солдаты сюда идут?

- Так ведь едва услыхали святенькие-то наши о сем, так сразу вскинулись - в огонь, мол, пойдем, мучениками будем... Ну, дядька-то вряд ли в огонь хочет, однако ж и ему то с руки – скроется под шумок, решат все, что сгорел. А он – на новое место. Но в то, что пасомые его душеньки свои в огне спасут – верит истово. Еще и в заслугу перед Господом себе поставит...

Митя хотел что-то ответить, но не смог, ибо подходящих к делу слов у него просто не находилось. Он спешил, пробираясь за своей проводницей, - дорога была тяжелой. Ему становилось жутко, темнота настораживала, казалось, что прячется кто-то за толстым стволом, за корявым пнем или за необыкновенных очертаний кустарником, темневшим в редких просветах.

Но вот вышли на поляну, где уже не сдерживаемый ничем лунный свет свободно проливался в пространство. Дальше шли болота. Но Ксения спокойно вступила в их опасную муть, видимо, отлично зная тропы. Митя в который раз перекрестился. По болоту шли, как ему показалось, долго... Выбрались на просеку, и вдруг Ксения вскрикнула. Как привиды отделились черной тенью от лесной стены три всадника и окружили беглецов.

Один из коней встал на дыбы, сильная рука горячо его осадила.

- Так и знал, что этой дорогой пойдешь! – громыхнул в тишине голос Семена Шерстова и он, изловчившись, хлестнул хлыстиком племянницу по лицу. Хоть Ксения и успела отпрянуть, все ж ей досталось, пусть и не так сильно, как дядя хотел. Митя не видел, но почему-то так и представился ему злой огонь, сверкнувший в Ксениных глазах при этом ударе. Самим им вдруг овладело тупое усталое равнодушие, все равно стало, что с ним сделается. Только Ксению было жаль.

- Не думала, что так скоро хвачусь, что коней наперерез пущу?! – продолжал шуметь Шерстов. – Мерзость вавилонская, тьфу!

Он сплюнул, и презрительный взгляд его уперся в Митю.

- А ты, никонианин, семя антихристово... Забрать его с собою! – приказал Семен Иванович подручным. Ксению уже давно затащил в седло один из слуг Шерстова, причем она ударила холопа по лицу, и дядя приказал ее связать.

- Бесноватая! – процедил сквозь зубы. – Да лучше б ты тогда с братцом моим несчастным от заразы той... Тьфу!

Они поскакали обратно в поселение.