Легкий мужской роман

Сейчас я думаю, что я не врал. Но не сказал всей правды. А вся правда заключалась в том, что с моими люськами мне не хватало Кристины, а с Кристиной, я думаю, мне не хватало бы люсек. Верку же я вообще никому не отдам. Но истина заключалась в том, что, если бы я сказал Кристине всю правду, я бы никогда себе этого не простил. Это была бы самая большая ложь в моей жизни.

Не требуйте от меня комментариев, читатель. Никаких комментариев. Идите вы все к чертовой бабушке.

Да, одну секундочку, вы ведь хотите знать, что было у меня далее с Люськой 17, но молчите из скромности, надеясь на мою писательскую добросовестность, растроганный читатель? Не брошу же я вас посередь сюжета, не так ли?

Конечно, не брошу. Как вы могли подумать. Внимайте. Далее было следующее.

Вконец одурев от событий, покачнувших мою веру в незыблемость здравого смысла, я сидел и пил вино с утра именно в том ресторанчике и на том углу, как легко догадаться, и на том же самом стуле, если хотите знать больше, где я, с позволения сказать, ужинал с Люськой 17 в тот достопамятный вечер и куда я потом пригласил Кристину. Место было историческим: перекресток судеб и культур. Надо было ставить точку в этой чувствительной истории. Мы с Люськой жили в одном славном городе Минске, мы были, кажется, не совсем равнодушны друг к другу. Следовательно, возможны варианты. После первой бутылки я, должно быть, созрел, чтобы нанести визит вежливости. Должен ли джентльмен так невнятно покинуть свою даму?

Не хватало пустяка: предлога. Желание повидать ее и детей, в особенности старшенького, было поводом слабым, неубедительным и даже двусмысленным в своей неубедительности; отказаться от встречи было бы глупо и малодушно. Иль я не джентльмен?

Я уже подумывал о второй бутылке, как вдруг …

Нет, господа, случайная встреча – это для мыльных сериалов или для Достоевского. Не будем лакомиться чужим хлебом. Никаких deus ex machina. Вдруг я увидел не Люську, а того удивительного таксиста, который вез нас с моря ко мне на квартиру и ничему не удивлялся. Как видите, у меня было свое провидение, которое решило этим летом обнаружить и дезавуировать себя как сила вполне материальная. Оно совало свой нос везде и всюду, не считаясь со временем и пространством. Распоясалось до наглости. Хорошо. Хозяин – барин. Но я все-таки сделал вид, что встреча была случайной. В двух словах я изложил посланцу судьбы суть вопроса.

– Понимаете, все-таки замужняя женщина, а там нижнее белье и все такое, – взывал я к мужской солидарности. Таксист не удивился. – У вас у самого жена есть? Вот представьте…

Что-то подсказало мне, что последний вопрос был излишним. Посланец молча вскрыл багажник, достал оттуда пакет (предлог!), словно искал меня все эти дни, вручил его мне и стал закуривать. Все. Человек при деле, больше заниматься пустяками ему недосуг. Но сумму, в которую я оценил свою признательность судьбе, молча принял, как бы делая одолжение.

А теперь скажите мне, мог ли джентльмен, имея на руках столь веские аргументы, проигнорировать волю судеб (судьбы, может быть; сколько их там, кто знает; судьба, судьбы, судьбой…)? Не мог, решительно не мог. Вместе с пакетом он принял на себя обязательства. Теперь я стал посланником судьбы.

Итак, медлить было преступно. Вечером я буду нее, у Люськи. То воля неба. Воображение зашкаливало, и я опять обреченно ждал семи часов, то есть 19.00. Минута в минуту (надо держать себя в руках посредством времени, пространство для этих целей подходит куда меньше) я был у Люськи. Какие глаза будут предо мной: полные треволнений образцовой мамаши или…, словом, те, которые помнят меня?

Бог ты мой! Давно же я так не волновался. Пульс лихорадочный, потовыделение как у стайера, характерная сухость во рту.

Звоню. Открывает Маша. Внимательно смотрит не мигая.

– Здравствуй, Красная Шапочка. Мама дома?

Ничего не происходит, но я уже сник, уже раздавлен предчувствием катастрофы. Если угодно, меня потом более всего поражало именно это обстоятельство: во мне все омертвело и оборвалось. Хоть разворачивайся и уходи, все ясно до очевидности. (Черт побери, кажется, в этом месте не удалось избежать влияния Достоевского. Тешу себя мыслью, что его проститутки не похожи на моих.) Люська вышла, улыбаясь, словно между нами ничего не было. Никакой неловкости, ни капли смятения. Естественное равнодушие. Улыбка, похожая на предательство. Уж лучше бы выгнала, и это можно было бы расценить как доказательство от противного: любит, потому и не в силах видеть. А здесь – как с чужим, как в первый раз в купе со случайным попутчиком, как с метрдотелем, как с олухом царя небесного. Удивило ли это меня или нет?

Не знаю…

Я протянул пакет, предусмотрительно обнажив краешек золотой юбки (букет весело приняла Маша и убежала).

– Мне это больше не понадобится, – был ответ.

Я молчал.

– Я никогда больше, никогда не надену это.