Легкий мужской роман

Спутнику жизни надо предложить перспективу и энтузиазм. Так сказать, цель и программу. Перспектива и энтузиазм требуют не очень серьезного, неглубокого отношения к жизни, требуют веры и иллюзий, ибо глубина и понимание лишают перспективы. Вот почему серьезные отношения полов – для дураков.

Вы мне не верите, думаете я вас морочу? А вы пробовали когда-нибудь излагать правду на листе бумаги? Нет? Попробуйте. Вы невольно станете врать. Но вот где врать и почему – решать читателю. Умение отделить правду от желания сказать или утаить правду и называется умением читать.

Вот сейчас я скажу правду, за которую пошел бы на костер (но я бы не удивился, если бы вдруг выяснилось, что я врал себе): я не идейный холостяк и не прирожденный холостяк. Это все выдумки моих люсек. По натуре я человек семейный, умеющий очень терпеливо и долго выстраивать отношения, работать над ними; я вижу и понимаю законность интересов другого. Для таких, как я, и писано золотое правило морали. Оно гласит: поступай с другим так, как он того желает.

Сам я человек приличный и не терплю грязи. Я даже думаю, что со мной можно жить, хотя человек я трудный, потому что умный. К тому же с характером. Но при всем этом я всегда жертвовал собой. И вот, получив свободу и став самим собой, я начал тяготиться своим одиночеством. Что это: ирония судьбы, диалектика или се ля ви?

Так или приблизительно так размышлял я, возвращаясь домой в свою одинокую обитель, где был обречен быть самим собой.

О, дом родной! Сколько написано о доме, где тебя ждут, надеются и верят. Дом, калитка, акация… Старенькая мама… Это мне не грозило. Меня, беспечного странника, ожидала мирная хрущоба и обыкновенный эшафот. Дома мне могли помочь только стены.

О, стены! За вашими монолитными блоками творятся невидимые постороннему глазу трагедии и льются невидимые миру слезы; близкие люди наступают друг другу на горло, и 80 % всех убийств происходит в собственных жилищах, причем убивают близкие, родные друзья (сведения взяты из газеты, которую я перечитывал уже в четвертый раз, отвлекаясь от созерцания в моем купе чужого семейного счастья, укрепленного на юге солнцем и витаминами); и вы умираете на руках у близких, окруженный собственными стенами…

О, близкие! Как говорится, враги человека…

Но может достаточно уже лирических отступлений? Вы, Евгений Николаевич, злоупотребляете чувством меры и терпением читателя самой читающей страны мира.

Вы, читатель, полагаете?

Да, Евгений Николаевич, смею полагать от имени возмущенной читательской аудитории. И если уж я добрался до середины или, уж не знаю, до конца Вашего, извините, романа, я имею право знать, что случилось с Вами в Минске, столице Белоруссии. Собственно, меня интересует развязка трагедии, извините, комедии. В общем, развязка.

Ах, Вас интересует развязка, читатель?

Да, и ничего кроме развязки. Извольте приступить к делу, прекратим пререкаться по пустякам. Время – деньги.

Хорошо, читатель самой читающей страны. Извольте. Вы заплатили деньги за эту книжицу и Вы имеете право за потраченные Вами деньги знать все о душе человеческой. Вуаля.

Разве что один момент. Крохотную секундочку. Вы меня перебили, дорогой читатель, это невежливо. Вы спугнули плавное течение моих мыслей под мерный стук колес. Я только начал про врагов… Но я не в претензии. Я стремился, мой читатель, ради пользы дела, ради нашей крепнущей дружбы подвести Вас вот к какой мысли: что говорила мне моя интуиция? Мое предчувствие – оно что, дремало или пребывало начеку?

Что такое интуиция? Объясню.

Однажды я, подверженный порыву чудного легкомыслия, провожал домой мою ненаглядную Люську 8. Была зима. Тихо кружился и, что характерно, беззвучно падал снег. Был одиннадцатый час вечера (Люське нельзя было позже: муж, бесталанный виолончелист, был дома за стенами особняка, и проверять его интуицию нам было не к чему). И вот я, легкомысленный, взял в руки горсть снега и слепил снежок. Зачем я это сделал? Не знаю. Абсолютно не готов к ответу. Слепил я, значит, снежок и запустил сей незамысловатый снаряд в дерево, что находилось на приличном расстоянии от меня. Попал. Что само по себе украшало джигита и вызвало бурю аплодисментов со стороны наряженной в пуховые рукавички поклонницы.

Я молча поклонился и повторил трюк, а именно: неторопливо скатал снежок, попеременно прижимая ком к ладоням и, не целясь, метнул вновь в дерево, которое держал боковым зрением. Я не просто попал, а попал именно в след от первого снежка. След в след. Как в пулю сажают другую пулю. Люська готова была отдаться мне тут же, на снегу, мягко освещенным светом, падавшим из окон ее спальни. Что-то произошло со мной. Я, не обращая внимания на Люську (мы с ней славно порезвились накануне), проделал ту же манипуляцию с третьим снежком, потом с четвертым, пятым, шестым, седьмым…