Легкий мужской роман

Я попадал точно в одно и то же место. Я почувствовал себя совершенным орудием природы, неким идеальным манипулятором с удивительными полномочиями. Я очень тонко чувствовал вес снежка, размахивался и посылал снаряд всем телом, задавая этому спрессованному комочку траекторию, которую точнее не просчитали бы и в космических центрах. Результат воспринимал как должное. Беря снег в руки, я уже знал, что попаду. Это было озарение, прорыв ничем не хуже тех, что испытал Пушкин, жонглируя словами. Сознание напрочь оставило меня, то есть оставило меня с ощущением, что оно, сознание, здесь не при чем. Все движения мои были подчинены божественному наитию. Я поражал цель раз за разом, не меняя ритма и сосредоточенности.

Люська смотрела на меня, как на божественный промысел, как рядовой индеец на шамана. Она интуитивно понимала, что стала свидетелем уникального слияния человека с космосом, ибо я был органичен, словно орангутанг.

Когда число попаданий далеко перевалило за десяток (я, как на уроке, четко фиксировал двузначные цифры), у Люськи появилось выражение туземца, узревшего громовержца. Руки интуитивно сложены на груди, глаза и рот честно распахнуты. Я не реагировал на восторги посторонних и был захвачен диалогом с высшими силами. Тончайшее ощущение расстояния, упора ног, каждой жилки тела. Я был частью снега, воздуха, дерева, земли.

Когда снежок в семнадцатый раз поразил заданную цель, я суеверно опустил руки (что-то почувствовал?), черканул ногой полосу на снегу (моя стартовая позиция) и крупно отмерил расстояние шагами до дерева. Ровно семнадцать шагов. Люська, как громом пораженная, ждала объяснений или команды божества.

– Бывает, – снисходительно обронило божество. Оно было немногословно.

Вот что такое интуиция. Интуиция базируется на информации. Иногда из минимума информации – но определяющей, как догадывается интуиция, информации – вы делаете подсознательно верный вывод, и у вас начинает щемить сердце. Иногда информации много, а интуиция молчит. Слишком много вариантов. Кстати, Люськин муж, едва ли не под окнами опочивальни которого было явлено чудотворное знамение, Петр (что по-гречески означает «камень»), из того факта, что жена поздно вернулась домой (работа все-таки оканчивается где-то в 17.00), сделал своеобразный вывод:

– Ты не замерзла, дорогая?

Так трогательно вопрошал ревнивый муж Петр. Интересно, где была его интуиция в этот момент?

Вопрос хороший, но не ко мне. Моя интуиция была при мне.

Итак, я ехал домой – и интуиция моя молчала. Кстати, молчание интуиции тоже можно при желании истолковать как некоторый знак, то есть как предчувствие. Обмануть и запутать себя – проще простого. Было бы желание.

Между прочим, читатель, отгадайте с трех раз, почему я взялся за роман?

Не утруждайте себя, берегите себя, не извольте беспокоиться, я сам отвечу: это было интуитивное решение. Чтобы восстановить гармоническое равновесие с собой и миром, мне надо было приняться за роман, чего раньше я никогда не делал и чего не намерен делать впредь. Хлопотное это дело. Вам ясны мотивы моего решения?

Мне – нет. Пока еще нет.

Итак, я ехал домой. Душа была полна одной щемящей нотой, но она звучит почти ежедневно с тех пор, как вступил я в пору зрелости. Поэтому этот печальный звук нельзя было считать знаком интуиции. А иных знаков не было. Ясно мне было только одно: я был одинок. Стоило за этим знанием тащиться в Крым, за семь верст киселя хлебать? Кроме того, что мне делать с этим моим открытием, о котором я смутно догадывался уже добрый десяток лет?

Разве что спросить у тебя, многомудрый читатель. Но это будет риторический вопрос – прием, которым я откровенно злоупотребляю в тексте моего романа (три последних слова звучат музыкой, придающей странное содержание моей сбившейся жизни). Я не спрошу тебя ни о чем.

Кстати, когда это мы успели перейти на ты? На брудершафт не пили. Пролистанный до середины роман – еще не повод для знакомства. Впрочем, если Вас это не коробит… Не коробит?

Сделайте одолжение.

Любимый город встретил меня облаками и дождем. (Я дождусь удобного случая и сформулирую свое отношение к Минску. Сейчас же, после нагромождения лирических отступлений, это не совсем уместно. Мое чувство прекрасного протестует. Хотя – кто знает! – может быть, я нащупал новые возможности жанра, отчасти уродливые. Но ведь эйфелева уродина и поныне торчит середь готического благолепия, ни богу свечка, ни черту кочерга. Привыкли – и нравится. В Минске, слава богу, нет эйфелевых башен, уже за одно это я люблю свой город… Куда это меня понесло. Нет, роман не создашь на интуиции и потоке сознания. Роман – это учет и контроль. Итак, …)