Легкий мужской роман

Вот я и в своей крепости. Несмотря на роскошный сексодром, в квартире как-то пусто и прохладно. Я иду на кухню, осматриваю санузел, инспектирую пустой холодильник. Но на самом деле я занят другим. Я отвлекаю себя от телефонного аппарата, соседство которого ощущаю всей своей загорелой кожей, и даже запах светлого пластика чую под носом. Я патологически не умею обманывать себя. В этом корень всех моих проблем. Ведь и звонить сейчас начну не туда, куда хочу. Назло себе набираю тот номер, который больше всего хочу набрать. Звоню Люське Первой, своей жене, матери своего сына Ивана, который живет со своей мамой Люсей и скучает по папе Жене. Да, кстати, сообщил ли я вам (Вам, в частности), что с Люськой я не разведен официально? Нет, нет, не разведен. Живем мы порознь, но она жена моя до боли. У меня есть жена, сын, квартира, работа и хобби. Только чего-то не хватает для полного счастья.

– Здравствуй, радость моя. Это Женя. Как ты, дорогая?

– Женечка, привет, лапочка! Как я соскучилась! Почему ты не звонил? Как твое здоровье? Как съездил? Рассказывай.

– Все нормально, все хорошо, солнце мое. Все o`key. Как ты, как Ванька? Что у нас нового?

– Все замечательно, Женик. Приезжай к нам. Мы тебя так ждем! Мы чай пьем…

– Здорово, пап. Ну, как ты?

Это уже Ванька. Голос бодрый и ненадломленный.

– Я сейчас буду, Ваня. Наташа с вами?

– Конечно. Где же ей еще быть?

Действительно: где?

Все складывалось даже лучше, чем я ожидал. Отчего же проклятая щемящая нота перерастала в тягучую боль? Не хотел я, чтобы это был голос интуиции. Набираю Федора Муху, композитора и свободного человека, врага опарышей:

– Женька, ты что ль? Ха! Дай я тебя расцелую! Загорел, небось, подлец. Портвейном обожрался? Русалок пошшупал, греховодник? Ну, откуда у них хвост начинается? Не терпится поделиться с другом, да, морда ты окаянная? Но позволь вначале в дружеский бокал трезвости плеснуть капельку хмельного творческого эгоизма. Вот, выговорил.

– Федор Муха… Твою мать, что, бля, характерно, как ты выражаешься?

– Да от тебя нахватался этих, как их, фигур и словес. Слежу за выражением мыслей, черт бы тебя побрал. Женька, как я рад, что ты вернулся! А то в этом мире скучно без людей.

У меня складывалось такое впечатление, что в этой жизни я оставил кое-какой след. К жене, сыну и как бы дому могу смело плюсовать друзей. Дерева, правда, не посадил. Зато я бережно отношусь к природе. А это стоит десяти деревьев. К тому же в планах моих перспективных дерево у меня значится в числе первоочередных и неотложных дел. Ну, что ж, с таким багажом жить да жить.

– Ладно, трутень. (Остроумно, правда? Федор Муха, он же Трутень: это лучшая шутка Баха, которому слон на ухо наступил и который на дух не выносит носки маэстро. Визитная карточка для Баха не мелодии, а носки. «В носках, которые «стоят», нельзя создать ничего возвышающего и очищающего душу», – логично заявляет Бахус в стилистике императивов Канта. Они, Бахус и Трутень, терпеть не могут друг друга, но дружат со мной. Чудны дела твои, аллах вездесущий.) Переходи к эгоизму.

– Уже перехожу. Слушай.

До меня не сразу дошло, что мелодия звучит в трубке, а не в душе моей. Звучала та самая музыка, что приснилась мне в Крыму. Я слушал ее второй раз, поэтому избирательно переключил внимание с гармонии и инструментовки на мелодию, изысканную в своей простоте, естественную, словно любовь.

Это звучала сладкая боль, растворяющаяся в шорохе камышей…

Под эту музыку и подобрала меня бригада скорой помощи во главе с суперсанитаром Мухой. Я был помещен в одну из убогих городских клиник с подозрением на инфаркт.

С возвращеньицем Вас, Евгений Николаевич!

13