Легкий мужской роман

Требовать верности от человека, который тебя разлюбил, – это высший пилотаж иезуитства. Это искусство убивать нравственностью. Мне одно время казалось, что Люська Первая – в совершенстве владеет этим искусством. Нет, она никогда ничего от меня не требовала, не выдвигала никаких условий, уважала мою свободу. Просто рядом с ней я почему-то не мог быть самим собой. Я становился лучше, чем я есть на самом деле, и это вранье не давало мне покоя. Я жил какою-то приличной, но не своей, как мне казалось, жизнью. Жили мы, разумеется, в элитном доме, расположенном в очень престижном районе. В подъезде даже пытались разводить цветы, но они отчего-то не приживались. Может быть, цветы не выносили соседства с окурками. Не знаю, точно сказать не могу. Ничего удивительного: все мы переселились сюда из хрущоб, все мы родом из народа, дети подземелий и склепов. И в нашем доме случались бытовые убийства и засорялся мусоропровод, хотя забивали его не картофельными очистками, а чешуей ананасов. Лифт не успевали освежать краской, однако неистребимый педантизм опарышей, их врожденная тяга к некроэстетике и деструкции приводили меня в священный трепет. Я понял, что народ невозможно победить, и сражаться с ним глупо и безнравственно. Л. Н. Толстой был прав. Пересели народ в царство божие – он и там будет посылать всех к едрене-фене и расписываться дерьмом на стенах, выложенных небесной глазурью. Его Величество Расторопный Народ. Снимите шляпу и склоните головы, культурные сектанты-одиночки. Дубина народного невежества неумолимо крушила наш подъезд. При этом все соседи, вежливо пропуская нас в лифт (мы жили на последнем, 17 этаже), громко возмущались некими хорошо законспирированными хамами и вандалами, неуловимыми фантомасами, терроризирующими наши чувствительные души и ранимое обоняние. Тайный враг действительно не дремал, но врагом этим были мы сами. Стайка дюжих подростков, друзей моего сына, кстати сказать, отпрысков весьма почтенных семейств, проживающих в этом же доме, безо всякого злого умысла, просто от избытка чувств, гогоча, так расписала наш лифт в течение тех 17 секунд, что поднималась к нам, что я навек оставил мечту об исправлении нравов. Вирус варварства сидит в каждом из нас, не будем скрещивать его с вирусом лицемерия.

Итак, я жил правильно и хорошо, но мне было плохо. Я чувствовал, что жизнь моя скроена по унизительно типичному лекалу и тонко ощущал границы условно дозволенного и недопустимого. Жизнь условно среднего класса с ее условными добродетелями и пороками, престижными развлечениями и предосудительными забавами стала вызывать во мне приступы тошноты. Я все больше смотрел на себя со стороны и все больше раздваивался. Наконец, решение пришло. Оно гласило: я хочу остаток жизни прожить так, как я хочу. Я не знаю, чего я хочу, но я имею право хотеть, право на эксперимент: стать самим собой. Быть таким, как надо, я научился. Итог разочаровывает. Я ото всего устал, меня ничто не радует. Может быть, покоя и воли, сэр? Пожалуй, пожалуй…

В моей жизни появилось некое подобие интриги, меня бодрила непредсказуемость финала. Я уже не знал, что меня ждало за поворотом. Страшно, жутковато и интересно, как в юности.

Очень быстро я понял, что в тридцать пять лет невозможно начать жизнь заново или начать какую-то другую жизнь. Это только у миссионеров жизнь делится на правильную и неправильную. Человек всегда живет свою жизнь, даже если она ему и не нравится. Я продолжал жить свою жизнь, просто моя жизнь стала несколько иной. Я очень благодарен Люське за то, что она позволила мне пожить одному. Скажу так: холостому и одинокому плохо везде, а женатому только дома. Старо как мир – а правда.

Круг друзей моих не менялся, да и не мог поменяться. Даже клуб люсек моих расширился незначительно. На несколько отборных единиц. Зато у меня появилось время подумать. И вот теперь я не знаю: стоило ли мне давать волю мыслям. Все-таки жизнь не зря ставит пломбы-предохранители на судьбе каждого из нас: семья, работа, престиж, мораль. Отдавай все силы, выкладывайся, держись на плаву. Только не задумывайся. Не наживай себе эту русскую болезнь. Я же сорвал все пломбы. Это дерзкий вызов. Точно не знаю, кому, но вызов нешуточный. Где-то здесь кончилась серьезная жизнь и началась игра. И уже прежняя жизнь показалась мне игрушкой.

Я вам скажу, кто такой опарыш. Дело не в том, есть ли у него дубленка, мерседес и благородная седина; можно иметь мерседес с сединой, и не иметь отношения к опарышам. Его родовой признак в наличии или отсутствии ума, совести и достоинства. Люди просто делают вид, что у них есть и то, и другое, и третье. Это культурный рефлекс, мимикрия под личность. Это их способ предохраняться от проблем и жить легко, приятно и прилично. Мерседес здесь не при чем. Просто опарыши разряда низшего живут в хрущобах и ездят в троллейбусах, опарыши покруче – в спецавто или просто в авто и живут в особняках. Парфюм у них разный – но пахнет от них одинаково дурно. Вы поняли, о чем я?