Легкий мужской роман

– Папа, не нужна нам никакая Германия. Никуда мы не поедем.

– Спокойно, Иван Евгеньевич, – урезонивал я сына. – Вас там ждут. Помогут с бумагами, с работой. Я обо всем договорился.

Это была часть моего гениального плана. Я решил, что Ивана с Натальей надо отправить в Германию. Я обо всем рассказал Кристине и ни секунды не сомневался, что и она окажет посильную помощь.

– Папа, я не двинусь с места.

– Ты давишь на психику не оправившегося от болезни бедного отца, – давил я ему на психику. – Надо ехать. Что скажешь, Наташа?

Я опасался не его, а ее сопротивления. Что-то подсказывало мне, что ее тихого «нет» мне не переломить. А с Иваном мы сладим, потому что здравого смысла в нем больше, чем характера. Наташа молчала.

– Хорошо, – начал я издалека, как Сухомлинский, и вдруг непедагогично взял быка за рога. – Давайте начистоту. Сколько ты должен?

– Папа, папа! Это мои проблемы. Все не так страшно, этот вопрос мы утрясем. А откуда ты знаешь про мои…, про мои дела?

– Нет, Иван. Ты не утрясешь здесь своих вопросов. Никогда. Надо смотреть правде в глаза. А смотреть правде в глаза в данном случае означает: смотреть в глаза смерти.

– Папа, ты преувеличиваешь все, и давай…

– Дело не в конкретной сумме. Дело в том, что конкретная сумма будет постоянно расти. Чем больше будешь отдавать – тем больше будешь должен. Тебе не дадут подняться с колен. Ставка в этой игре – твоя и ее судьба. И такой пустяк как моя жизнь. Да, возможно и жизнь твоей мамы. Подумай об этом. Она меня любит, спроси у нее.

– Откуда ты знаешь о моих проблемах? И что ты знаешь? Ты просто блефуешь…

– Я – знаю – все. Спроси у Наташи. Вот почему я решил воспользоваться правом господа бога: вмешаться в чужую жизнь. У меня нет другого выхода. И у вас тоже. Когда-нибудь вы меня поймете и, возможно, простите. Главное, чтобы мы все дожили до того времени.

Никакой педагогики. Дело зашло слишком далеко. Наташа не изменила позы, а Иван сник. Молодые люди были морально и психологически истощены. Даже реальная перспектива избавления их уже не радовала. Возможно, они и сами не понимали, насколько они близки к отчаянию. А я понял, что только мне дано сделать процесс обратимым. Я был четок, внятен и уверен в себе как Бонапарт. Или как леопард.

– Говорим только о технических деталях. Все надо сделать в течение недели. Как можно быстрее. С мамой я поговорю сам. Итак…

После того, как были обсуждены техническая, финансовая, нравственная и даже психологическая стороны «вопроса», мы подались на кухню и сели за чай. (Опять некогда объяснять вам, как правильно заваривать настоящий чай. Суета сует. Отложим до лучших времен.)

Я долго рассказывал о Средней Азии, о молодом городе Ленина на Сыр Дарье, Ленинабаде, который опять превратился в древний Ходжент, о своей любви к Кристине, которая жила в этом сказочном городе, о горах и тюльпанах. Рассказал и о своей встрече в Крыму, о странном свидании с молодостью, о своей щемящей ноте, о дивной мелодии, которую сочинил Федор, а я подслушал в Феодосии. Моя жизнь самому себе представлялась таинственной и многозначительной притчей, полной скрытых намеков, уроков и красоты. Как они слушали! Ваня и Наташа превратились в детей, слабых и беззащитных, верящих, что добро победит зло, свет одолеет тьму. Я их в чем-то убеждал своей сагой и чувствовал, что они мне верят. Если бы знать мне тогда, как мое слово отзовется. А может, дело было и не в слове. Кто знает?

В конце моего мелодраматического и жизнеутверждающего повествования с Иваном случилась форменная истерика.

– Прости меня, папа, – рыдал мой сдержанный и деловой сын. – Мне было так стыдно, так ужасно стыдно, у меня язык не поворачивался… Спаси нас, папа.

– Все будет хорошо, Ванюша.

– Это такой кошмар, это такие подонки…

– Все будет хорошо, все будет хорошо.

Я обнимал его голову и гладил по волосам, как в детстве. Когда мне удалось успокоить сына, Наташи в квартире не было. Я боялся спросить у Ивана, куда она могла пойти. Я боялся думать о том, куда она могла пойти. Моя подлая интуиция ехидно намекала мне на самый гнусный из возможных вариантов. Иван обессиленно впал в забытье, а я глядел на огни ночного города, не зажигая света.

Душа моя была напряжена и неестественно спокойна.

Готовилась к худшему.