Легкий мужской роман

Кристине очень хочется, чтобы у ее дочери с моим сыном сложился роман, но пока что не очень складывается. Молодой человек, говорит она, очень вежлив и воспитан, но несколько замкнут. Ничего, пройдет, уверяю я. Это адаптация, ассимиляция и ностальгия. Да, да, пройдет, не сомневается Кристина. Но глаза у него грустные. Он много работал последние годы, поясняю я, целеустремленный молодой человек. Его ждет успех в Германии, не сомневается Кристина. На вопрос, с кем я живу, отвечаю: ни с кем. Но мне надо жениться, возражает Кристина. К старости можно остаться одиноким. Нет, нет, бурно протестую я. У меня много друзей. И любовниц? Разве можно обо мне подумать такое. Кристина отвечает, что можно.

Телефон мой стоит на тумбочке в прихожей. Выше висит большое зеркало, которое равнодушно отражает процесс моего старения. Я разговариваю с Кристиной и смотрю на себя. Мне не нравится мое отражение. Я понимаю, что имеет в виду Кристина, когда говорит о грустных глазах. Может, у Ивана это фамильное?

Коротко и чтобы было понятней: я потерял ощущение жизни. Не смысл, его-то я как раз и обрел, и в избытке. Смысла у меня много, могу поделиться с кем угодно. А вот моя щемящая нота пропала. Кто бы мне объяснил, куда она запропастилась?

Случалось ли вам приболеть, друг мой читатель (дай бог вам здоровья)? Во время болезни бывает так, что вы едите, но вкуса не ощущаете. Поглощаете условные белки и углеводы, а удовольствия от еды не испытываете никакого. Так вот и у меня с моей жизнью. Я каждое утро ставлю Федькину музыку, ту самую, крымскую, знаю , что музыка звучит замечательная, а нота не отзывается. Затаилась и молчит. Мне вообще стало казаться, что Федька шарлатан, а не музыкант. Уже несколько люсек отлучались от мужей своих навестить и порадовать меня. И навещали. И ублажали меня искренней страстью. Одна их люсек, кадр из золотого запаса, та самая, что ценила во мне «бесстыдство» (лучше сказать, отсутствие ложного стыда), автор изумительного по своей искренности афоризма, который я приведу чуть ниже, поделилась своими впечатлениями: «Мне с тобой стыдно лежать голой». Афоризм же ее был обо мне, и он гласил: «Он не мужчина, он бабник… Замечательный мужчина!» Она даже не любовника ценила во мне. Она просто призналась мне (редкой естественности женщина): я поняла, что такое женщина и мужчина и почему им сладко быть вместе. Она родила от мужа двух дочек, заставила супруга купить сексодром, как у меня, но мужчиной считала меня одного. Я был для нее родовое понятие, явление природы и дар судьбы. И вот теперь ей стыдно быть со мной голой. Как при муже. Вам все ясно?

Ей со мной одним не стыдно было заниматься любовью, потому что это было развлечение Адама и Евы, и если бы я не знал ее, то подумал бы, что это похотливейшая тварь. Она вся дрожала и млела, а кричала так, что неделю после я прятал глаза от чутких соседей. К себе же мужа не подпускала месяцами, и у нее не было любовников, кроме меня. Последний раз она почти не кричала, быстро оделась и стала относиться ко мне как к члену семьи: заботливо и бережно. Плохо дело.

Пропала моя золотая нота. А без ноты – какая любовь? Из наслаждений жизни любви музыка уступает, но и любовь мелодия. Ай да сукин сын…

Было ясно, что я заболел. Может быть, хворь моя называется «усталость от жизни», может быть, «интоксикация продуктами жизнедеятельности опарышей», а может быть, «синдром врожденного дефицита оптимизма». Умные люди называют это «ангедония» – отсутствие вкуса к жизни, исчезновение витальной радости.

Но хворь была не медицинская. Медицинским аспектом являлась слабовыраженная депрессия и отсутствие воли к жизни. Доктора в таких случаях прописывают: мультивитамины третьего поколения (импортные), свежий воздух, глубокий сон, здоровый секс.

С сексом мы разобрались, гулять мне не хотелось, что касается сна…

У меня стихийно образовалась привычка подолгу смотреть на огни ночного города из окна моей кухни, из темноты. Что-то похожее на щемящую ноту отзывалось в душе, а наутро Федькина музыка уже раздражала.

Впрочем иногда я все-таки гулял по моему странному городу.

Почему странному? Да потому, что город никак не может определиться, какое же у него лицо, играет в прятки с самим собой. Ему внушают, что он древний град с почтенными сединами. Просто Самарканд, Бухара и Рахат Лукум. Но никаких священных реликвий, никаких древних памятников нет. Город молодой, зачем навязывать ему славную историю, которой, по существу, еще не было?

Ах, да, была Немига. Было дело. Но Немига сейчас в трубах струится под землей, и когда она есть, то ее как бы нет. Она не лепит облик города. Немига сегодня – это название станции метро. Немига – слабый миф.