Лейтенант

Он был рад получить имя – своего рода дар. И вместе с тем, это его потрясло. Никакие загадочные приспособления и впечатляющие умения белых людей – ни корабли, ни мушкеты, способные рассечь надвое щит, ни подзорные трубы, ни золотые галуны – ничто не делало их особенными. Лишь очередное племя, не более. Беревал-гал – племя, прибывшее издалека.

Рук жаждал большего. Как сказать: «доброе утро», «добрый день», «пожалуйста», «спасибо», «до свидания»? Как попросить: «Вы научите меня своему языку?»

Но убедившись, что Рук его понял, Варунгин поднялся на ноги, отвернулся и пошел в направлении кряжа. Он не дал знака, не проронил ни звука. Но на скалистом склоне тут же показалась кучка местных: еще двое мужчин, три женщины и трое детей.

Они спустились со скал и встали у хижины Рука, не обращая на него внимания. Словно он был так же непримечателен, как и все вокруг – хижина, скалы, деревья, мужчина, сложивший руки у паха, точно священник перед проповедью. Вряд ли они многого ждут от человека, который даже не знает, как называется его собственное племя.

Они смотрели на Варунгина, который произносил небольшую речь. Он мотнул головой в сторону хижины, потом на Рука, на раскинувшееся внизу поселение. Поток его слов напоминал веревку с узелками: отрывок, пауза, еще отрывок. Рук слушал во все уши. Не только сами слова были ему непонятны, но даже ритм, с которым они произносились, совсем не похожий на звучание тех языков, что ему доводилось слышать прежде. Каждая фраза начиналась выразительно и постепенно сходила на нет. Пытаться разобрать ее форму было все равно, что хватать руками текущую воду.

Потом все мужчины, присоединившись к тому туземцу, что явился вместе с Варунгином, сели – кто наземь, кто на корточки, положив копья рядом с собой. Рук подошел поближе. Не стоит ли присоединиться к ним? Но тут одна из женщин – поджарая, с иссеченным морщинами лицом, длинными обвисшими грудями и худосочными бедрами, направилась к двери в его хижину. Рук, театрально размахивая руками, пригласил ее войти. «Прошу, заходите! Добро пожаловать!» Он обрадовался, что никто этого не видел. Женщина никак не ответила на его пантомиму. Она держалась с таким достоинством, что на ее фоне его рвение казалось фальшивым.

Зайдя в хижину, она огляделась с таким видом, будто смотреть там было особо не на что. Потом через плечо окликнула других женщин – пара коротких слов, и вот они уже столпились внутри. Тихо переговариваясь, они принялись разглядывать его утварь. Одна приподняла уголок серого одеяла, расстеленного на кровати, поднесла его к щеке и удивленно вскликнула – видимо, не ожидала, что шерсть окажется такой грубой. Они погладили своими длинными пальцами блестящую деревянную столешницу, пощупали латунные петли на складных ножках стола. Одна открыла томик Монтеня и стала его листать.

Рук гадал, о чем они говорят: «Смотрите, у него тут какой-то квадратный кусок коры».

Имеют ли они представление о том, что такое квадрат? Быть может, и у них был свой дикарь-Евклид, размышлявший о чудесных свойствах треугольника?

Даже в этой тесной комнатушке им каким-то невероятным образом удавалось избегать его взгляда. Глядя, как они снуют мимо, он догадался: они говорят так тихо, потому что он рядом. И вместе с тем его как будто нет.

Дети все это время прятались за ногами женщин, украдкой выглядывая и тут же снова исчезая, стоило Руку посмотреть в их сторону. Ему удалось поймать взгляд маленького мальчика, крепенького пацаненка лет пяти-шести – тот сразу нырнул за ногу матери, но потом показался снова. Рук улыбнулся и даже решился ему подмигнуть, и мало-помалу мальчик настолько осмелел, что выскочил и потрогал латунную пуговицу на его мундире, осторожно постукивая по ней пальцем, словно боялся, что она горячая. Убедившись, что пуговица его не укусит, он совсем перестал стесняться и принялся плясать вокруг Рука, дергая его за рукав, хватая за пуговицы и, судя по всему, крича что-то вроде: «А это что? А зачем они? А где ты их взял? А можно мне такую?»

Женщины осмелели, поднимали разные предметы и что-то восклицали, показывая их друг другу, точно товары на рынке. Обращались они и к Руку, повторяя уморительные на их взгляд слова, которые они, вероятно, слышали от поселенцев: – До свидания! До свидания! Как поживаете! Мистер! Миссис!

– Доброе утро, доброе утро, – отвечал Рук, чем смешил их еще больше. – У меня все чудесно, благодарю. А у вас?

На столе лежали его бритвенные принадлежности и одна из женщин – высокая, крупная, такая роскошная в своей наготе, что Рук слегка смутился – взяла в руки бритву и раскрыла ее. Ринувшись на другой конец хижины, Рук выхватил ее из рук туземки – веселью тут же пришел конец. В попытке объяснить, какая она острая, Рук подошел к очагу и перерезал прутик, твердя: «Видите, какая острая? Очень острая, что угодно порежет, вот, смотрите, я ею бреюсь…» Чутье подсказало ему, что бесконечный поток слов напугает их меньше, чем молчание.