Читаем Лейтенант полностью

«Досточтимый сэр, – написал он, – я высматриваю комету еженощно, при первой же возможности, но до сих пор мне не удалось ее отыскать; погода на протяжении последних недель стояла такая облачная, в особенности по ночам, что в мой ум закрались сомнения относительно того, не могла ли она и вовсе пролететь незамеченной; с другой стороны, когда погода стоит ясная, то длится она обыкновенно ничуть не меньше, сменяясь время от времени легкой облачностью, хоть и не слишком сильной и не так чтобы очень надолго».

Вышло многословно и путано, но Рук все же запечатал письмо. Одним небесам известно, когда прибудут корабли, которые смогут доставить его послание в Англию. Остается надеяться, что до тех пор у него появятся более радостные вести. А это письмо он порвет. И тогда никто не узнает о тех неудачах, что предшествовали его успеху. Но, как и предполагал Гардинер, стоило излить свои мысли на бумагу, как вместе с ними ушла и тревога.

Небольшая передышка в приглушенном свете бухты его умиротворила. В кои-то веки он не стал подниматься в обсерваторию, а вместе этого улегся на кровать и забылся сном.

* * *

К апрелю стало ясно: как бы упорно он ни корпел над вычислениями, комета не объявится. Вот уже почти год, как Рук поселился на мысе. Он выдумал новое оправдание тому, что и он, и его инструменты все еще там, и старался не думать о том, надолго ли его хватит.

В Северном полушарии казалось само собой разумеющимся, что место, в которое упирается воображаемая ось земного шара, отмечено сияющей звездой, словно сам Всевышний решил прийти на помощь морякам. На юге такой подмоги не было. На месте Южного полюса мира невооруженному глазу представала лишь кромешная тьма.

Рук счел отсутствие южной полярной звезды очередным напоминанием, что если Всевышний и существует, то людям явно угодить не старается.

Но звезды на южном небосводе все же были – видные в телескоп, и сорок лет назад француз по фамилии Лакайль нанес их на карту. Еще во время учебы в академии, узнав, что Лакайль скончался в тот самый день, когда он сам появился на свет, Рук ощутил некую связь с этим человеком, будто тот ему что-то завещал. И теперь Рук задался целью продолжить его неоконченное дело. Он рассмотрел в телескоп созвездие Октанта – точь-в-точь такое, каким Лакайль изобразил его на своей карте, и его Сигму – бледную точку в том самом месте, вокруг которого вращался земной шар. Но он увидел и другие звезды, не отмеченные на карте Лакайля.

Рук знал, что скажет губернатор: разговорами о светящихся точках, которые может разглядеть только астроном, сыт не будешь. Не будучи ученым, его превосходительство не ценил знание как таковое. И все же, Рук терпеливо трудился, вооружившись квадрантом и микрометром и отмечая местоположение каждой новой звезды.

Мелкие события и даты, значимые для поселенцев, больше не были для него мерилом прошедших месяцев. Он жил по небесному времени, еженощно наблюдая, как одно созвездие ускользает из поля зрения, скрываясь за краем прорези в крыше, а с противоположной стороны показывается другое.

Он исполнялся трепета, глядя на звезды, коих ни доктор Викери, ни даже доктор Галлей никогда не видели, о коих Гиппарх и Птолемей не могли и догадываться… Можно ли утверждать о существовании того, чего никто никогда не видел? И если его глаз, глядящий в телескоп, есть то единственное, благодаря чему существует та или иная звезда, не значит ли это, что он – создатель? Где-то в глубине его души, куда ему не позволяла заглянуть скромность, таилась даже мечта о том, что однажды он, Дэниел Рук, соединит новые открытые им звезды и, подобно Лакайлю, даст имена неизвестным доселе созвездиям его собственного творения.

Рук видел куда больше, чем было доступно Лакайлю с его ныне устаревшими приборами, и потому невольно задавался вопросом: появится ли когда-нибудь невообразимо мощный телескоп, способный открыть человеческому глазу еще больше звезд, таящихся в темноте, что разделяет уже знакомые ему светила, а потом и еще, и еще… Бывали ночи, когда ему казалось, что он черпает из этого небесного кладезя. Неужели ему и впрямь нет конца? И конечно лишь доступное человеческому взору?

<p>Часть третья. Имена вещей</p>

Как-то днем, на второй год после высадки, Рук увидел, что к его хижине по скалистому склону бежит полковой барабанщик, и сердце у него ушло в пятки. Наверняка, у паренька в кармане записка. «Лейтенант Рук, окажите мне честь явиться в резиденцию завтра к девяти часам утра».

Вот и кончилась отсрочка, не быть ему больше создателем звезд.

Но парнишка что-то торопливо бормотал – затвердил послание наизусть и теперь неразборчиво повторял его, зардевшись от поспешного подъема, точно девица. «Меня послал капитан Силк, сэр. Он выражает вам свое почтение, сообщает, что вам наверняка будет интересно узнать о прибытии туземцев, и приглашает встретиться с ним у реки».

Рук поспешил за ним в поселение, и когда они, миновав лазарет, шагали вдоль плаца, навстречу им показалась группа из трех или четырех местных. Вслед за ними шел Силк.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза