Лейтенант

Рук отстранился, словно его обдало жаром и, воспользовавшись тем, что стол качался, спрятался под ним, притворяясь, будто возвращает на место подпиравший его клинышек. Когда он поднялся, у него наготове уже были нужные слова.

– Разве только сказал, что все прошло отлично!

Он почувствовал, как по щекам разливается румянец. Лгать он так и не научился. Встав из-за стола, он принялся возиться с хворостом.

– Так значит, Гардинер тебе ничего не говорил? – настаивал Силк. – Ни тогда, ни после? Совсем ничего, с тех самых пор, как это случилось?

Из него вышел бы отличный адвокат, подумал Рук.

– Мы о многом разговариваем, – ответил он, ломая о колено пучок хвороста. Он так старался сохранить невозмутимое выражение лица, что мышцы вокруг рта одеревенели.

– Что ж… – проговорил Силк. Он помолчал, приглаживая волосы на затылке, над воротом, где они курчавились гладкой волной.

Рук ощущал на себе тяжесть его пристального взгляда, его немой настойчивости. Ему вдруг стало неуютно в собственной коже от этой неуклюжей попытки утаить правду. Хотелось бы ему знать, способен ли писатель, сочиняющий истории, почуять, что в чьем-то рассказе скрывается нечто большее, чем кажется на первый взгляд.

Все, чего жаждал Силк, так это увлекательного дополнения к своей истории. Но разузнай он подробности того, о чем Гардинер поведал Руку с глазу на глаз в его хижине, и предай он это огласке, последствия были бы ужасными.

Губернатору пришлось бы принять меры. В колонии не хватит офицеров, чтобы созвать трибунал, но Гардинера отлучат от исполнения воинских обязанностей, и он будет жить в этом подвешенном состоянии до тех пор, пока не прибудет корабль, который заберет его назад в Англию, где он предстанет перед судом.

А потом? Гардинер не нарушал приказ, лишь сожалел, что исполнил его. Вешать его не станут. Скорее всего. Но офицеру, поставившему под сомнение приказ, не место на службе у Его Величества. Лучшее, на что мог надеяться Гардинер, – что его лишат звания. А это все равно, что потерять конечность. Или же с позором сошлют, как тех повстанцев в Английской гавани. Как бы то ни было, имя Гардинера будет запятнано до конца его дней.

– Честное слово, Силк, ты меня переоцениваешь, – выдавил Рук, – полагая, что мне что-то известно. О том, чего даже ты не знаешь.

Снаружи галдели белые попугаи, гнездившиеся на дереве, что росло на краю кряжа. Они устремлялись вниз и снова взмывали, пронзительно крича, словно от боли.

«Господи, как мне жаль, что я это сделал!» Рук выслушал эти слова, и выслушал их с сочувствием. И они подвергли его большой опасности. Лучше ему забыть, что он их слышал.

* * *

С прибытия поселенцев прошло девять месяцев – настал самый ранний срок, когда могла появиться комета доктора Викери. В распоряжении Рука были результаты его подсчетов: возвращение кометы ожидалось с октября 1788 по март 1789 года.

Каждую ночь Рук ощупью поднимался в обсерваторию. Он жалел, что не сделал ее чуть просторней: с установленным на скале квадрантом и телескопом на подставке самому астроному едва хватало места.

Он никогда еще не видел кометы. Та, за которой наблюдал Галлей, появилась за четыре года до его рождения, а с тех пор ему каждый раз мешало то отсутствие необходимых приборов, то сильная облачность. Доктор Викери показывал ему зарисовки кометы Галлея, но он не поверил, что ее сияющий хвост мог озарить полнеба, и решил, что художники слегка преувеличили.

Небосвод Сиднейской бухты в Новом Южном Уэльсе ничто не озаряло. Рук старательно рассматривал путь, по которому, согласно подсчетам доктора Викери, должна была проследовать комета. Он был внимателен, не спешил, проверял, правильно ли рассчитана траектория. Впервые заметив на черном небе мутное пятно, он так разволновался, что окуляр телескопа запотел, и ему пришлось протереть линзу и отдышаться, чтобы прийти в себя. Весь следующий день он метался между надеждой и намерением не обнадеживаться слишком сильно, а вечером, вновь обнаружив на небе то же мутное пятно, обрадовался, что не стал возлагать на него чересчур больших чаяний. Оно не сдвинулось с места относительно окружающих звезд. Вовсе это не комета, а обыкновенная туманность, призванная его подразнить.

День и ночь для него поменялись местами. Когда на небе брезжил рассвет, он спускался по корявым ступенькам к хижине, ложился на кровать и, укутавшись одеялом, засыпал, ожидая, когда день пройдет, вновь наступит вечер, и он вернется к наблюдениям.

Октябрь сменился ноябрем, и длинная череда облачных ночей лишила его возможности продолжать наблюдения, но Рук все равно почти не спал – сидел в темноте и ждал, когда облака рассеются. На смену ноябрю пришел декабрь, и небо прояснилось, но кометы не было и в помине.