Лекарство от забвения. Том 1. Наследие Ящера

И она, Младшая, вновь не вмешалась. Ну, в смысле, по-настоящему. Жалкие попытки воззвать к разуму старших не в счет. И ведь подобное не впервые: точно так же она, Младшая, не вмешивалась в эти их игры с морскими монахами. Правда, теперь, по сравнению с инициацией Елуама, они казались ей невинными детскими шалостями. Ну, проказничали сестры, время от времени наводя на морских обитателей один-другой морок – в виде прямоходящей рыбины с головой вига, остриженной на монашеский манер… И да, есть грешок – несколько раз эти призраки попадались на глаза не только рыбам с медузами. Но это уже, заметьте, происходило по воле самих «монахов»: ведь самая малость ее, этой воли, у них все же осталась. Так всегда с любыми «выколдованными» особями. В их существе обязательно сохранится частица самостоятельности – пусть и самая ничтожная. Крошечное зерно личной воли, неподвластное даже создателю сей особи. Вот они, «монахи», порой и изъявляют свою волю: к примеру, сами выбирают, перед чьим взором им на сей раз предстать. Тем паче что эти вига вроде как повадились привозить себе с огненной земли какие-то новые порошки и семена. Говорят, они исцеляют ну буквально от любых недугов. Неужто с таким-то арсеналом Верхневодье станет бояться слабеньких бестелесных духов, вознамерившихся познакомиться, что называется, поближе?

Да и в любом случае, все это «самоуправление» морских монахов можно пресечь вмиг одним лишь мысленным приказом. Но, по правде говоря, им, изгнанницам, зачастую было откровенно лень выплывать из глубин своих дум на такую примитивную мель и копошиться там среди ее обитателей…

«Так что безобидные эксперименты с подводными призраками ни в какое сравнение не шли с нашими действиями над Елуамом, – сокрушенно заключила Младшая. – К тому же старшие все равно рано или поздно завели бы себе новых питомцев – вместо приемышей. И пускай уж лучше это будут «монахи», чем то, что сестры давеча задумывали…» – согласно закивала она сама себе.

Поначалу все шло вполне сносно. Признаться, даже у нее где-то очень глубоко шевельнулась робкая надежда, что юноша и есть Обещанный… Шевельнуться-то шевельнулась, да Младшая была не из тех, кому можно было вот так легко вскружить голову! Мало ли что там могло привидеться на фоне безбрежного одиночества, которым день за днем обволакивала ее Расщелина… Ну да, юнец сам, без посторонней помощи углядел их послание, мастерски вплетенное в корневую вязь, еще и не преминул укрыть его от своих собратьев. Он сделал это намеренно и сознательно, как и положено Обещанному, или по наитию?

«Вот бы узнать!..»

Старшие сразу смекнули, что медлить не стоит. С какой-то стороны их тоже можно понять. Пастухи миров ведь тогда совершенно определенно очертили границу конца эпохи Расщелины и недвусмысленно указали на приметы возрождения могущества гурилий.

«Видения как наяву, явление Обещанного, война, воссоединение…» – одними губами прошелестела Младшая. Они, правда, ничего не упомянули о роли изгнанниц в этой самой войне. Что им предстоит: встать на чью-то сторону или же на стражу собственной твердыни? Так или иначе, при одном виде Елуама и того, как легко он вместил в себя их мрачное предначертание, у старших не осталось сомнений.

Во всяком случае, на его счет.

«Он! Он! Обещанный!» – так и струилось их ликование по заржавевшему стержню веретена общих мыслей. А вместе с ним – Младшая чувствовала это всем своим нутром – росла и крепла торжествующая уверенность сестер в том, что их сновидение о войне, о кровавом море и туграх все же было вещим. Упоение старших было уже не тем умильным восторгом – смесью полуматеринских чувств и растревоженной ностальгии, – что вызвали у них сновидческие образы приемышей. О нет! Теперь эмоции сестер стали властными, мятежными и неукротимыми, словно вырвавшийся наружу дикий зверь. Упоение будто бы восстало из самой сердцевины веретена и оплело собой все прочие чувства и помыслы изгнанниц. На миг им даже показалось, что они уже обретают себя заново и никто в целом мире не сможет им в этом помешать. Неистовые, обжигающие нити ликования опутали Младшую с ног до головы, вмиг превратив ее саму в беспомощную куколку. Изгнанница с ужасом понимала, что ее как бы уже и вовсе нет: она насквозь пропитана чужим восторгом, чужими иллюзиями.

Чужими жизнями.

Слабенькое, едва угадываемое воспоминание о том, что когда-то она, Младшая, жила собственной жизнью, было тотчас же грубо задушено. Ему не суждено было обозначить себя в мощном хоре сестринских мыслей хотя бы робким намеком.