Что еще ей оставалось? Не бежать же, как вчера, из аудитории. Да и куда ей, безродной необразованной чокнутой девице, бежать? Ни родственников, готовых приютить и выслушать, ни друзей, на которых можно положиться, ни даже просто добрых знакомых. Отец давно уж спит вечным сном в раковине своего нолла. Так что оставалось лишь признать, что ей не написать картину своей жизни собственными красками. Все наконец прояснилось, и Илари стало ясно как белый день: этого не будет никогда. Только она взяла кисть и попыталась сообщить судьбе немного светлых оттенков, как сама эта судьба вдруг сошла с картины, зловеще оскалилась и грубо ударила ее по рукам. А потом опрокинула баночку черной краски, очень похожую на ту неподатливую колбу с экзамена, и на холст полились густые смоляные реки. Они растеклись поверх всех радужно-пастельных мазков, что успела наметить Илари: обучение лекарскому делу, успешная практика в Лабораториуме, знаки научного отличия на пальцах, освобождение от пут нищеты, прощание с опостылевшим Зачерновичьем, достойная старость для матери… Ничего этого не будет. Илари отчетливо видела, как робкие фантазии задыхаются под уже застывшим слоем аспидно-черной гуаши – ее проклятия, издевательски маскирующегося под дар. Однажды выползя из своего логова, в котором доселе дремало, ожидая своего часа, это проклятие показало себя во всей красе.
Такова, оказывается, судьба. Как ни чурайся ее, рано или поздно уложит тебя на лопатки. Желчно посмеется над мечтами и вместо магистра лекарского дела превратит тебя в чье-то оружие: иди, мол, сражайся с крылатыми змеями на изнанке миров. Сражайся и побеждай их, покамест серые кардиналы потирают руки и придумывают, как бы выгодней использовать твое проклятье.
Да, убежать от них можно. Но убежишь ли от себя?
Илари хорошо усвоила ответ на этот вопрос.
Малейшее движение взимало плату в виде тяжелой одышки. Сердце колотилось так, что эхо отзывалось в ушах. Сознание с трудом отражало происходящее и едва отвечало какими-то реакциями. Единственной ясной мыслью в туманном полусне оставалось то, что теперь-то она точно
Просто больше ничего не осталось – брать с нее было теперь решительно нечего. Ибо она собственными руками выжала свой дар, как губку, чтобы, словно порцией смертельного яда, окропить им того желтобрюхого змея. Это сработало: тварь покинула сознание Елуама. Только, когда змей по-птичьи сложил свои огромные кожистые крылья и осел в буром иле бесформенной обсидиановой массой, у Илари уже не осталось сил даже на то, чтобы порадоваться. Да и вообще, это слабенькое, жидковатое понятие «радость» совершенно не подходило к тому, что она испытала в конце пути. Чему ведь обычно радуются? Наверное, праздникам, свежему травяному хлебу, перехваченному восторженному взгляду… Илари же, пусть и на кратчайший миг, удалось ощутить абсолютное, безраздельное
И он чуть не разорвал ее изнутри.
А потом она просто выдохнула его обратно в бездну Вигари – и все закончилось. Осталась только слабость и на глазах расплывающиеся воспоминания. Они, подобно миражу, теряли очертания и цвета, торопливо сдаваясь привычной реальности.
К слову, о реальности. Она встретила девушку далеко не радушно. Никаких похвал, ни намека на награду, ни капли благодарности. И совершенно никого рядом. При одной мысли, что их с Елуамом бросили на произвол судьбы, у девушки пересохло во рту и задрожали губы.
«Где все?!»
Новая, уже зарождающаяся в глубине горла обида не позволила Илари бросить беглый взгляд на юношу: как он, очнулся ли? Или эта битва оказалась вообще напрасной? Вроде бы она зацепила какое-то шевеление на поверхности лежанки… Превозмогая себя, девушка повернулась к больному. «Кажется, мне все удалось» – равнодушно щелкнуло в голове: усталость поглотила и радость, и облегчение. Несколько формальных фраз о соблюдении покоя – вот и все, чем она удостоила спасенного пациента.
Ибо теперь все внимание было обращено в сторону входной двери. Там, кажется, и таился ответ на загадку об исчезновении всех присутствующих – в путанице голосов, доносившихся из прихожей.
Преодолевая слабость и головокружение, Илари медленно поднялась с пола и, шатаясь, словно пьяная, пошла на звук. С такой осторожностью, будто боялась заблудиться в четырех стенах своей лачуги. Если эти трусы почуяли, что их задумка обречена, и решили бежать, она им сейчас покажет! Не все же другим командовать! Сейчас она…
Сцена, открывшаяся в темной лачужной пристройке, оборвала гневный монолог Илари на полуслове.