Вот она, не помня себя от негодования, врывается в тесную клеть пристройки. Пара узких окошек-бойниц пропускают ничтожно мало света, а лучи, освещающие перевернутую кверху дном комнату, сюда просто не дотягиваются. Плохо. Дубинка того и гляди угодит мимо цели. Или, еще хуже, впотьмах вероломно сменит хозяина и обрушится прямо на Илари. От частого моргания и мотания головой во все стороны никакого толку. И, как водится в подобных ситуациях, промедление дорого обошлось.
Ее заметили.
– Ты еще откуда? – недоуменно рявкнул тот, что повыше. – Мастер сказал, ты очухаешься не раньше вечера!..
– Мофф! – злобно прошипел второй «плащ». – Ты нам что обещал насчет молодой полугурилии? А?! Теряешь сноровку, старый ябедник? Отвечай, когда к тебе обращается инквизиция Обители!
– Уважаемые стражи правосудия, – начал было Мофф откуда-то из-за спины купцов. – Я, признаться…
Признаться седой мастер ни в чем не успел. Когда Илари изо всех сил рубанула тупым концом дубинки низкорослого «плаща» по его бритому затылку и тот, оглушенный ударом, отнял свою мясистую лапищу от шеи ее матери, никто, разумеется, его уже не слушал. Тучный инквизитор схватился обеими руками за ушибленную голову и взвыл не то от боли, не то от неожиданности.
– У-у-ух-х-хо-о-о! Прямо в темя, паршивка! О-о-ох-х-хо-о-о!
Получилось так, что это протяжное «о-о-ох-х-хо-о-о» и стало той разделительной чертой, за которой обычно хорошая память Илари вдруг превратилась в скверного хрониста.
Все закрутилось и замелькало перед глазами мелкими разноцветными песчинками. В каждой из них запечатлелись отдельные фрагменты того сценария, что уготовила Илари жизнь. Да-да, та самая чопорная дама с жестоким взглядом.
В одной из таких песчинок был Лиммах. Илари запомнила только его порывистое движение в свою сторону и угадывающееся в глазах желание защитить ее от «плащей». И был он, увы, не один. Куда же без старого, увешанного золотом Яллира? Он-то своей цепкой жилистой рукой, увитой тонкими лозами сверкающих браслетов, и остановил проводника купеческих караванов. Если поместить эту песчинку-воспоминание под лупу, то можно даже разглядеть, что остановила Лиммаха не крепкая хватка – уж он-то всяко был посильнее старика, – а его взгляд. Предельно убедительный и прямо-таки чародейски властный.
От круговорота событий немедля отщепилась новая песчинка. Внутри нее ослепленный яростью Квилх набрасывается на Илари. В его руках – грубая веревка. Тут же рядом с ним и Мофф. Тот, не понимая пока назначения этой веревки, негодующе вздымает рукава своего кимоно – оно чуть ли не светится в темноте, – по всей видимости, взывая к благоразумию «уважаемого стража правосудия».
Только когда все перемелется и уляжется, Илари, быть может, горько усмехнется, крутя перед умственным взором эту памятную песчинку. Да, быть может, она заметит почти комичное сходство этого движения с жестом, которым мастер буквально вчера призывал соблюдать тишину на экзамене. Кто знает, вдруг щепотка иронии хоть немного уменьшит боль? Раньше, помнится, это снадобье не раз приходило к ней на выручку…
Хотелось бы верить, что и сейчас не подведет.
Правда, будем честны, много ли сможет обыкновенная ирония против другой, отравленной черным ядом песчинки, которая вот-вот выскочит из смерча, со всех сторон обступившего Илари? Она уже в пути – безошибочно метит прямо в сердце. Там и будет погребена, на самом его дне.
– Ты не должна была этого видеть. Мастер сказал, что ты будешь в отключке до вечера, – вот и все, чем удостоил ее высокий «плащ».
Прежде чем снова сомкнул пальцы в белых перчатках на шее ее матери.
Прежде чем она перестала хрипеть, сопротивляться и пытаться вырываться из этой самой руки.
Увы, способность мыслить стратегически, а действовать молниеносно ей изменила.
Так что вместо решительных действий, вместо отчаянных попыток противостоять убийце эти секунды вместили в себя лишь беспредельный ужас в широко распахнутых глазах. Ужас расползался по всему существу девушки, наполняя ее слепым черным отчаянием – истощающим и разрушительным. Не веревка, которой разъяренный Квилх связал ее руки, сдерживала Илари. Ее тело попросту вмерзло в пол и отказалось слушаться. Язык окостенел. Впрочем, даже если бы этот общий паралич его даже не коснулся, все равно не нашлось бы в языке вига слов, способных хотя бы частично передать силу тайфуна, бесновавшегося в голове Илари. Его молнии короткими электрическими разрядами вспыхивали в голубых глазах.
Может быть, поэтому момент, когда мать рухнула на руки Знаира, и был частично скрыт от Илари демонической пляской светотени. И от этого выглядел еще менее реальным. Да, момент был скрыт, но, увы, отнюдь не смягчен.
Илари и в самом деле увидела то, что