Лекарство от забвения. Том 1. Наследие Ящера

Пейзажный круговорот вдруг заметно потемнел. Из него одна за другой принялись ускользать все яркие, светлые краски, оставляя стражника в объятиях беспроглядного сумрака. «Колесо» меж тем остановило свой бег, выплюнув Умма, словно ошметок грязи. Окружающий мир вновь обрел резкость – достаточную, чтобы юноша мог различать его картины. Да и путаница запахов наконец распалась – остались лишь те, что действительно царили в том месте, куда прибыл Умм. И были они до боли знакомыми. Этот аромат, пробившись в сознание юноши, вызвал в нем столь противоречивые эмоции, что, покуда мир перед глазами не прояснился, он чувствовал себя разорванным пополам.

Запах амбара: сухие травы, нагретое дерево, перележалые яблоки, мышиный помет… Далекие воспоминания детства, возрожденные одним его дуновением, коснулись теплым лучом сердца Умма – сердца, оледенелого от страха и тревог. В то же мгновение, не успел этот лед пустить первую трещину, луч превратился в лезвие ножа. Мысль о том, что, вероятно, отец так и остался лежать здесь с их прошлой встречи – холодный и бездыханный – резанула юношу побольнее самой острозаточенной стали.

Значит, вот она – правда. Отцеубийца вернулся на место преступления, дабы убедиться, что дело сделано на славу. Как это еще назвать? Умм задрожал всем своим существом. Дрожал от ужаса и ненависти к себе. Скорбь? Нет, скорбь его была по Тихху – молчаливая, возвышенная, даже несколько поэтическая… Безусловно, стоя у виселицы и вглядываясь в застывшее лицо старика, он грустил – и грустил глубоко, по-мужски.

Разница в том, что тогда Умму не хотелось отрезать себе пальцы, которыми он некогда вынул из голенища сапога роковое орудие убийства.

Что ж, за содеянное так или иначе предстоит отвечать: перед Святилищем, судом, собратьями, перед самим собой. Будет ли кого-то волновать, как, зачем и почему это произошло? Оправданий нет – и быть не может. И коли судьба пожелала выжечь на Уммовом лбу такое страшное клеймо, значит, он действительно непоправимо грешен. Это он и никто другой привел в действие проклятый механизм, когда вознамерился обмануть свое предназначение на огненной земле! Что ему теперь остается? Только вспоминать, как его порочное честолюбие подарило ему вожделенную красную эмблему…

И как к булавке с обратной стороны этой эмблемы были по очереди приколоты все его родные. Теперь-то Умм понимал, что там будут все. Рано или поздно – это лишь вопрос времени.

Юноше показалось, что он снова слышит сухой шорох. Наверно, это те самые вороны с крыльями летучих мышей… О, Огненный, пусть это будут они! Пусть заберут его, Умма, грешную душу в свое мрачное царство!

Странно… В прошлый раз воронье налетело сверху. Теперь же звук идет снизу. «Может, они прилетели, чтобы склевать мертвое тело? – подумал в отчаянии юноша. – Нет, нет! Нельзя этого допустить! Что бы ни произошло, отец заслуживает достойных проводов. И они должны состояться на Пепелище, а не здесь – среди мышей и воронья!» Умм рухнул на колени – к счастью, из темноты уже начали проступать контуры обстановки – и принялся шарить руками по пыльному полу в поисках тела. Он, разумеется, и понятия не имел, как в нынешнем положении ему переместить почившего отца на Пепелище и уж тем более как устроить там ему те самые достойные проводы. Но ведь не бездействовать же!

Вдруг рука наткнулась на что-то мягкое и теплое.

– Ч-ч-что иш-ш-шо? – послышался знакомый голос.

По полу, выплескивая горько пахнущее спиртуозное содержимое, покатился стеклянный сосуд. Амбар сотрясла отборная ругань.

Умм осторожно шагнул назад. Трудно привыкнуть к тому, что ты видишь других, а они тебя – нет. Как и нелегко поверить в то, что этим «другим» оказался его отец Бехим.

Живой. И, по всей видимости, очень недовольный жизнью.

Хотя какое это имело значение? Да пусть бы хоть в ответ со всей дури отвесил младшему сыну крепкого тумака, а сверх того покрыл бы его самым что ни на есть крепким словом!.. Огненный свидетель – было за что!

Очень скоро Умму стало ясно: отцу невдомек, что он в амбаре не один. Юноша тяжело вздохнул, взирая на отчетливые приметы отцовых пагубных привычек. Зрелище обрюзгшего старого пьяницы, валяющегося в разгар дня в амбаре, сумело бросить тень даже на радостное чувство облегчения.

Умм попытался вслушаться в несвязные обрывки фраз, в которые силою огненной воды превратилась речь отца. Ничего не выходило. В довершение и амбар, и осколки бутыли, и отец вновь сделались нечеткими, очертания завибрировали. Умм понял, что Йанги выполнила свое обещание – открыла ему судьбы родных – и вот теперь забирает его обратно. Юноша не возражал и не пытался сопротивляться: это было честно. Это было от начала и до конца так, как они договаривались.

Только что-то настойчиво подсказывало Умму, что он все же упускает нечто важное. И кроется это важное как раз в неразборчивом бормотании отца. Умм напрягал слух, пытаясь извлечь из этого набора звуков хоть каплю смысла.