Как ни старался Елуам припомнить какие-нибудь занятные байки или необычные явления, будоражащие в настоящем умы подводных обитателей, память упорно отказывала ему в содействии. И все же от него ждали ответа. Пришлось выкручиваться, перебиваясь сухими, заурядными фактами.
– Не так давно, – после недолгих раздумий изрек пилигрим, – главный театр Вига, расположенный в центре Виртуозного круга нашей столицы, устроил для всех жителей умопомрачительный карнавал. – Кафф, явно услышавший не то, на что рассчитывал, лишь повел кустистой бровью. Но куда было деваться? Не сочинять же на ходу хитросплетенные небылицы! – Театр и примыкающую к нему Площадь искусств увили подводными цветами, – продолжал Елуам. Памятуя о том, что разговаривает с хархи, он сделал упор на слове
Король, приладив за это время на себя немалую часть украшений из ларца, все еще подрагивающего в руках советника, удальски прошелся между малахитово-янтарных деревьев: как, дескать, я вам? Остановившись вновь у плетеных перил, он упер руки в мускулистые бедра, прикрытые короткой белой тогой, и спросил, не скрывая природного азарта:
– Ну а тебе, Елуам, тебе-то по душе такие чинные, степенные танцы?
Едва не потирая руки в ожидании ответа, Кафф растянулся на обитой атласом кушетке и крикнул за тяжелую парчовую портьеру:
– Дария! Я уже заждался тебя!
– В этот раз мне очень понравилось, ваше величество! – со сдержанным патриотизмом ответил Елуам. – В любом случае, согласитесь, красота есть красота, – дипломатично свел он личное мнение к общей фразе. – И, позвольте заметить, если общего у наших государств не так уж много, то любовь к прекрасному определенно нас объединяет.
Тут как на грех меж портьерных складок с пряно дымящимся подносом в руках показалась та самая Дария – кем бы она ни приходилась королю.
Тот, будто бы желая удовлетворить любопытство Елуама, жестом указал ей на низкий столик с изящными изогнутыми ножками – хотя что здесь вообще было
– По мне, так живые женщины красивей любых цветов, – покровительственно улыбаясь, изрек Кафф.
Ответный восторг на лице Дарии был красноречивее слов. Елуам же, как ни терзал он свою память, так и не смог припомнить ни единого случая из истории Харх, связанного с открытым присутствием в замке-горе любовниц или наложниц короля.
– Думаю, нельзя это оспаривать! – провозгласил монарх, крепче прижимая к себе девушку в белоснежной тунике с золотой пряжкой.
– Ваше Величество, вы прекрасно знаете ответ, – изобразив самое искреннее согласие, ответил Елуам.
– Я смотрю, ты начинаешь понимать всю соль огненной земли! – Кафф захохотал так, что Дария уже почти подпрыгивала на его коленях. – И хоть, наверно, ты и так знаешь, все же напомню: сегодня Горидукх! Жертвенники начинают наполнятся дарами для Скарабея, пирог в пять хархи высотой уже вынимается из печи, а девы натираются ароматным маслом! – Голос короля немного понизился. – Звездочеты напророчили тут нам голод, смерть и адскую сушь. Уже как по нотам расписали нам всю нашу погибель, можешь себе представить?
От этих, вроде бы вообще не имеющих отношения к Вига слов, у посла вдруг засосало под ложечкой, а виски наполнились гулом.
– Но знаешь что, Елуам? – Кафф поднял указательный палец, закованный в кольцо-коготь, – Они кое-что не учли. Эти оракулы, звездочеты, предсказатели говорят о грядущем как о чем-то предрешенном, неминуемом, понимаешь? И в этом они глубоко неправы! Мы – хархи! И встречаем мы наших врагов по-свойски. Пугаться и запираться в своих домах здесь никто никогда не будет, попомните мое слово! – заявил он, обращаясь теперь уже ко всем присутствующим. – Мы отгуляем Горидукх так, как велит нам наше сердце и как подсказывает плоть! И сегодня ты увидишь это сам, Елуам! Даже если завтра засуха, слепящие смерчи и полчища саранчи заполнят наши поля, дороги и ущелья!
Впервые за свою беседу с Каффом юноша задал себе вопрос: а не безумен ли подлинный король? Ибо его открытый вызов будущему, как показалось Елуаму, лежал за гранью обычного бесстрашия.
Кафф же, словно не желая опровергать подозрения в свой адрес, стукнул по металлической столешнице керамической чашкой с сорхом, выплеснув половину содержимого на тунику Дарии, и грозно объявил: