Лекарство от забвения. Том 1. Наследие Ящера

Полудикое странствующее войско, оставшееся далеко позади, замерло, слившись с хвойной щетиной лесных чащоб. Однако эти застывшие фигуры непременно оживут и неудержимым потоком хлынут в Подгорье, сметая все на своем пути.

Они непременно это сделают, если их предводитель не вернется на стоянку к рассвету.

Жаркое спиртуозно-пряное дыхание праздника уже касалось лица ведуна, несмотря на черную повязку, открывающую одни только его слезящиеся от дыма глаза. Оставаясь незамеченным, он преодолел весьма внушительное расстояние и уже почти достиг подножия замка-горы. Оставалась самая малость – пересечь прибрежное Подгорье и наконец войти в замковые ворота. И, как ни парадоксально, эта вымощенная ярко-оранжевой брусчаткой дорога показалась Шаггу самым долгим и утомительным отрезком пути.

Босые ноги то и дело кусали брызжущие во все стороны искры, а выскакивающие из костров головешки угрожали подпалить уже порванную о колючий кустарник хламиду. Однако вовсе не это по-настоящему ранило и бередило душу ведуна. Ведь только теперь, попав в эпицентр ритуального буйства, он с отвращением познал всю глубину и необратимость внутреннего разложения народа хархи.

«Если Матерь звезд – какой бы они ее себе ни представляли – сейчас смотрит на них, то, надеюсь, у нее есть возможность отвернуться… Какая мать захочет видеть такое?..»

Едва к беспокойному рою вопросов примкнул еще и этот, какая-то пышногрудая девица в одной набедренной повязке схватила его руку, пытаясь поместить ее на свою наиболее выдающуюся во всех смыслах часть тела. От нее несло огненной водой, тяжелым духом красных лилий и пóтом. Впрочем, может, и не от нее, ибо так пахло повсюду, если не брать в расчет жженое дерево и испарения капающего в угли жира. Девица, воспользовавшись замешательством Шагга, попыталась утащить его за угол запертой мясной лавки. Стараясь не ушибить любвеобильную хархи, ведун одним движением вырвался из ее хватки, успев проследить взглядом, куда же его хотели «конвоировать». И тут же с содроганием отвел глаза: прислонившись к каменной стене, там предавались разврату одновременно четверо хархи. Волнообразные движения их тел и бесстыдные выкрики в небо пополам со стонами подняли в Шагге волну тошноты.

Сейчас бы свежего воздуха…

Какое там! Свежести нынче в Подгорье, судя по всему, не осталось даже у самого моря. Всюду только огонь, жар, клочья пепла, колючая красная пыль и дым, который теперь ведун почитал за благо. Дым хоть и разъедал глаза, зато милостиво скрывал от них сцены вроде той, за мясной лавкой…

От шума тоже было не продохнуть. Один разухабистый напев тотчас распадался еще на три, а бубны знай выстукивали собственные яростные ритмы. В них с упоением вплетались звон браслетов, оглушительный свист и взрывы не то визга, не то хохота.

Увидев, как две другие девицы с блаженными улыбками рисуют друг другу на лбах какие-то знаки кровью из ритуальных чаш, Шагг резко отшатнулся, едва не подпалив свое одеяние факелом пробегающего мимо мальчишки. Тот, вовремя заприметив на своем пути препятствие в бордовой хламиде, притормозил. И, собственно, так и остался стоять в том самом положении, словно завороженный, не спуская заблестевших глаз с «рисовальщиц». Ведь сидели они в позе лотоса, обвивая ногами спины друг друга, а все, что прикрывало неестественно худые и бледные для хархи тела девиц, – это их длинные волосы.

Таков и был весь оставшийся путь ведуна до высоких железных ворот в замок. Таким предстал перед ним народ, к которому, переступив через предательство и собственную гордость, он шел на поклон.

…В королевской приемной оказалось совсем не так, как снаружи замка-горы: там было тихо, темно и безлюдно. Сквозь проемы овальных окошек до Шаггова слуха долетали приглушенные обрывки гуляний. На стенах, облицованных крупными мраморными плитами с сине-зелеными арабесками, колыхались бледно-желтые блики. Дым вместе со сдобным ароматом многоярусного пирога, недавно испеченного в кухне замка, как бы пытались втянуть покинутую всеми приемную в лихую праздничную круговерть.

Ведун, расправив на широких плечах свое истрепанное в дороге одеяние, замер, уперев шрамированные ладони в твердь длинного стола. Один на вражеской территории, незваный гость на чужом варварском гульбище, вечный пришлый на собственной родине… Шагг отстранился от стола, ощупал похолодевшими пальцами бугорки своих фигурных шрамов, обвел по контуру изображение кулака, вздымающегося из морской волны. «Это – главное, – собираясь с духом, подумал он. – Это все ради «пестрой армии из пяти десятков». Ради тех, кто должен хранить на Харх священную память о них».