Лексикон света и тьмы

Поскольку мы, дети в семействе Комиссаров, росли, не имея, можно сказать, вообще никакого контакта ни с какой роднёй, ни дальней, ни ближней, само понятие родственников исчезло с нашего горизонта. Все наши отношения с бабушкой и дедушкой исчерпывались тем, что на наших глазах папа регулярно отправлял в Белоруссию письма в голубом конверте с надписью «авиа». Письма были на идише, а в конце папа всегда приписывал, что мы, дети, передаём привет. Потом папа перестал посылать письма, вероятно, бабушка умерла. Папа никогда не рассказывал нам о своих родителях, ни как живут, ни как себя чувствуют. […] Факт, что наши родители так мало интересовались своими корнями, определил и наш взгляд на старшие поколения. Мы не имели никакого горизонта, никак не представляли себе своих дедов-бабушек и то, как они жили. Самое разумное объяснение простое – пережитое прошлое слишком далеко отстояло от настоящего.

О чём ты решил не рассказывать своим детям? О внезапных нападениях погромщиков? Как толпа грабит всё подряд, оставляя по себе разбитые окна магазинов, избитых парней, изнасилованных женщин? Что знали ты и другие уехавшие о том, что положение в ваших родных местах становилось всё хуже и хуже, например о погроме в Ченстохове, где разъярённая толпа разнесла магазины, убила четырнадцать евреев и закидала камнями русских солдат, посланных пресечь смуту? Наверняка вам показалась простой и мирной жизнь в Тронхейме и Осло, где в районе Грюнерлёкка поселились многие ваши знакомые и друзья, вы собирались поболтать на скамейках на площади Улава Рюе, заводили магазины и другой бизнес, рожали детей, а тем временем ситуация в родных местечках с каждым годом ухудшалась. Возможно, новости об этом доходили до еврейских общин Осло и Тронхейма, вызывая страх и беспокойство: с девятьсот третьего по девятьсот шестой год по царской России прокатилась вторая волна погромов, в ходе которых были убиты, защищая себя и близких, несколько тысяч человек. Чем убиты? Ножами, лопатами, вилами?

Былая неприязнь никуда не делась, только занырнула неглубоко и ждёт своего часа, но изредка прорывается на поверхность, и тогда мы читаем в новостях, что в разных европейских странах травят в школах учеников-евреев или что в Осло обстреляли синагогу, в постройку которой прадеды моих детей вкладывали деньги и силы, участвовали в разработке её проекта, организации повседневной жизни, отмечали здесь все иудейские праздники. Оплачивали закупку мебели, жалованье работавших в синагоге, счета за отопление и содержание здания. И в Осло, и в Тронхейме члены Риккиной семьи были активными членами религиозной и вообще еврейской общины, в то время как другие старались как можно быстрее и полнее ассимилироваться с норвежцами.

Иногда я сам чувствую неловкость, сталкиваясь с предъявляемой еврейской идентичностью; мы вовсе не религиозные, но, когда дети собираются на день рождения и готовят в подарок открытки, сын почти всегда рисует звезду Давида, тушью или фломастерами, и я не понимаю, ни почему он так делает, ни откуда это в нём. Это тот самый страх, который Рикка, как она рассказывает, тоже испытывала в детстве. Потому что даже в миролюбивой Норвегии ты чувствуешь, что скрывается за фасадом.

Перечень погромов длинный, это история зверств, таких как в польской Едвабне в сорок первом году. Там раввинов заставили возглавить процессию из сорока примерно членов общины. Шествование завершилось тем, что всех их затолкали в сарай, убили и похоронили вместе с обломками разбитого памятника Ленину. Позже в тот же день в этот же сарай согнали от двухсот пятидесяти до трехсот человек, заперли их там и подожгли строение. Я не знаю, каково это – вдыхать настолько раскалённый воздух, что он обжигает лёгкие. Или держать обмякшее тело жены, или брата, или ребёнка, когда искры бешено взрываются кругом, сухая трава трещит и пыхает, а дерево горит и сжигает тебя заживо.