Лелейская гора

- А пусть его думает! Я потому и хочу, что он там сидит и может обо всем догадаться. Хватит с меня и свекра, и свекрови, хватит с меня вечного ихнего «сторожи то», «береги это», и бойся, и кайся за каждый шаг… А вот назло им не буду я больше каяться ни в чем …

Покуда, ошеломленный этой,любовью из чувства протеста, я пытался разобраться в ее необычной природе, я был незаметно для самого себя повержен на землю, а ее армии, осененные знаменами и без знамен, бросились атаковать мои границы: они рвались вперед, стягивали кольцо окружения и брали с боями город за городом. Ее проворные руки проникали, подобно маленьким поджигателям, во все закоулки, оставляя после себя пожарища. Губы не давали мне дышать, душный туман волос застилал глаза. В ход были пущены зубы; сама земля и трава, ее союзники с детства, помогали ей. И я забыл, где я и что со мной, и помнил только о том, что единственное мое спасение - самому перейти в наступление и ответить атакой на атаку!.. Мы быстро поменялись ролями, и при этом что-то чиркнуло, что-то вспыхнуло, и на окраинах села залились две собаки и разбудили хозяев. Хозяева выскочили из домов, зашикали на волков, засуетились у загонов, кидая в темноту головешки. Но все это нас не касается, - ведь все это происходит внизу, на земле, поросшей травой; мы же плавно парим над землей на волнистом ковре стенаний и вздохов. Что нам за дело до того, что кто-то кричит на земле!.. Вокруг нас мерцают и роятся блестящие искры, одни гаснут, другие светятся и пляшут и плавают над безднами.

Наконец мы выплыли на траву. И не успел я перевести дух, как из меня хлынула лавина неудержимого, громкого хохота, и эхо прокатило его от горы до горы.

- Ты что? - толкнула меня Неда. - Чего ты смеешься?

- А что, разве нельзя смеяться от счастья?

Впрочем, я и сам не знаю, отчего на меня напал этот дурацкий смех. Конечно, я мог бы найти для него массу оправданий, но в данный момент я был далек от мысли посмеяться над несчастным человечеством, которое позволило ввергнуть себя в пучину чудовищной бойни и теперь, позабыв про радости мирной жизни, истекало кровью на полях сражений. Нет, это смеялся не я, это смеялся кто-то другой, использовав меня вместо рупора. Если в крови человека действительно живут его предки, значит, это смеялся кто-то из них, отпетых головорезов, не признающих никаких законов. Теперь он может успокоиться, он своего добился.

Я велел Неде побыстрее привести в порядок волосы и платье. Зачерпнув воды в бадейку, проводил ее до самой хижины и обнял на прощание. Когда-то мы снова увидимся с ней?.. Может быть, скоро, а может быть, никогда - никто не знает этого.. .На обратном пути я вспомнил, что позабыл отдать ей кожу на опанки. Да ладно, может быть, это и к лучшему, подумал я, наша горькая любовь, рожденная протестом двух сердец, не нуждается в том, чтобы ее подогревали подарками из каменного века. Пусть лучше Ива сошьет мне опанки, а вторую пару пусть сделает себе, она и так с самой весны босая ходит…

БОЙ ЗА ВОДУ

От старого дома Бранко Тайова сохранилась одна стена, чудом удержавшаяся в распорке между двумя опаленными пожарищем сливовыми стволами. Мне кажется, еще в прошлом году эти развалины не имели такого плачевного вида. Во всяком случае, стены точно были целы, но их доконали дожди, и они обвалились внутрь. За год или два развалины покроет бурьян, да вот он уже и принялся за работу. Крапива, воспользовавшись своим близким соседством с домом, первая захватила руины, бурно разросшись по углам постройки, за ней двинулись полчища лопухов и разного сорняка, перекинувшиеся сюда с заброшенной плотины на речке. Растения-стервятники, привлеченные издали запахом гари, скликая друг друга, слетелись к остывшему пепелищу, словно стая ворон, вонзили в него когти, зарылись клювами по самые глаза. В их благодатной сени немедленно образовался свой особый животный мир, пресмыкающийся, скользкий, преданный вечной темноте; копошась под зарослями ежевики, таясь под каскадами плюща, он нащупывал, грыз, разъедал, способствуя процессу неумолимого разложения. Выдавая себя чуть слышным шорохом, он возился в развалинах, словно на трупе, совершая безмолвный разбой, наливаясь соками, жирея и зеленея до самого прихода мертвящего дыхания поздней осени.