Лелейская гора

И, растянувшись цепью, ребята пошли на лес настоящей облавой. Расходятся, кричат, орут, колошматят в кастрюли и котлы. В большинстве своем босоногие или обутые в какие-то опорки, худые загорелые голодранцы, вымазанные сливами. Я отступаю, прячась за деревьями, ребята наступают. Ребята преследуют и казнят землянику, которая заменяет им красных. Одни немедленно отправляют ее в рот, другие - в посудину, третьи накалывают на травники, нанизывая ягодные ожерелья. Завидев султан папоротника, они налетают на него, громко оповещая товарищей о разоблачении нового ятака, и топчут его ногами в назидание другим. Что ни шаг, то новый ятак - видимо, это единственный способ подвинуться вверх по служебной лестнице. Да это же ребячья игра, уговариваю я себя, но как-то тоскливо у меня на душе от этой игры. Дети - наше будущее и грядущий судья, к которому мы с надеждой обращаем свои взоры, а этот судья уже предубежден!… Нечесаная, немытая, вихрастая голытьба - наше будущее - уже осуждает нас, еще не успев ни в чем разобраться. И пусть случится невероятное, пусть победит революция, для этих детей, чью игру я сейчас наблюдаю, самыми прекрасными днями жизни останутся те, которые скрасила им облава на красных и ятаков!

Я было собрался уходить, сытый по горло всем, что, я услышал, но потом раздумал: правильно ли это убегать от детворы? Может быть, лучше с ними потолковать - дети не виноваты в том, что не знают правды, им некому ее открыть. И если взрослых и закореневших мы уступили итальянцам, то от детей мы не имеем права отступаться. Может быть, ко мне придет то единственное слово, которое разит и заставит их призадуматься и понять. На худой конец я хотя бы предоставлю ребятам возможность, страшно важничая и вызывая зависть окружающих, рассказывать о том, как они повстречались со мной в лесу. Представляю себе, сколько шума разведут вокруг этой истории. Может быть, она докатится до Ивана с Василем и поднимет их на поиски пропавшего? С чего бы только мне начать, чтобы не спугнуть ребят? … Но начинать мне так и не пришлось: кто-то из детей увидел меня и подал остальным сигнал к отступлению. И вся ватага кинулась врассыпную с воплем и писком, обгоняя друг друга, перекувыркиваясь через головы, не успев хорошенько рассмотреть, от какого они черта спасаются.

Лес опустел. Только одна отставшая ящерица, запыхавшись от бега, приостановилась на камне. Смотрит на меня неподвижными глазами, и видно, как под кожей бьется ее объятое ужасом сердце. Ну что, паршивый гад, спрашиваю я ее, что ты на меня уставилась? Кого я тебе напомнил, прокаженного или дьявола?.. Ящерица еще мгновение разглядывала меня, а затем стрелой юркнула в залежи опавшей листвы. Удирая, она ныряла в нее и снова появлялась на поверхности. Потревоженные шуршанием листьев и хрустом прутьев, которые беглянка задевала на ходу, проснулись целые семейства, целые полчища ящериц и змей, подстерегавших птиц в засадах у ежевичных кустов. И тоже устремились вслед за ней, распространяя вокруг себя хрупкий шорох, расходившийся волнами, подобно кругам на воде. Все живое обратилось в бегство, увлекая за собой все, способное передвигаться. Оглянувшись, я увидел, что моя тень тоже рвется с цепи, которой она прикована к моим ногам. Только деревья по-прежнему стояли на своих местах, отмахиваясь от меня ветками и не подпуская близко к себе.

СОН И ЯВЬ

Как ни старайся, как ни гадай, но никакая прозорливость не в состоянии предвидеть будущее, приуготовленное нам судьбой. Иной раз заранее продуманный и, казалось бы, безошибочный расчет жестоко подводит человека, тогда как другой неподготовленный и совершенно стихийный жест может вдруг увенчаться полным успехом.

Несколько дней тому назад, изнуренный невыносимой жарой, я черкнул короткую записку: если, мол, вы не отпустите из тюрьмы старого Луку Остоина, я подожгу у вас сено в лугах и скирды на гумне. Я написал это в горячке, вовсе не имея в виду всерьез заниматься поджогом, и уж тем более не надеясь добиться чего-нибудь путного этой угрозой, но вот, представьте себе, добился: старика выпустили из тюрьмы и два дня назад он вернулся домой, вызвав на селе великий переполох. Особенно раскричались завзятые горлодеры, вечно подстрекаемые неудовлетворенным честолюбием: они обвиняли власти в попустительстве, боясь, как бы это не повлекло за собой новых уступок, жужжали о подкупе, досадуя при этом, что на их долю не перепала малая толика. И поутихли только вчера, после того как был арестован и уведен в тюрьму инженер Драго Нежданович из Шапки.