Лелейская гора

Улеглась наконец предрассветная возня, тени и краски распутались, все распределилось по своим местам и умолкло. Теперь должна была, наступить тишина, как это было вчера, как бывает всегда, когда одержавший победу день устанавливает на земле свои недолговечные порядки, но у подножия гор не умолкали жалобные стенания людей. Они, казалось, звали кого-то из мертвых, звали без всякой надежды дождаться ответа. Порой их голоса бледнели, как бы угасая, и напоминали тогда зловещий рокот черных гуслей, доносящийся откуда-то из-под земли. Потом, захлебнувшись, смолкали совсем, и я облегченно вздыхал, думая, что этому пришел конец, но тут вздымалась новая волна человеческого отчаяния, и эхо прокатывалось по горам: о горе, горе, темная ночь поглотила и унесла его от нас … Стонут подо мной ущелья и долины, но громче всех рыдает и плачет Шапка. А это как раз недобрый знак: Шапка, по прозванию Малая Москва, - непокорное село, в свое время доставившее им много неприятностей, за что его и держали под вечной угрозой пожара и расправы. Однажды грабители прокатились по ней разорительным валом и, порубав фруктовые деревья и пчелиные ульи, схлынули, сытые, пьяные и неудовлетворенные тем, что не стерли Шапку с лица земли. Возможно, они сейчас решили взять реванш, и Шапка отбивается, тщетно взывая под горой о помощи, подобно той бедной девочке под проклятым буком…

Странно, что молчат винтовки, чего это они там церемонятся! Ружейная пальба по крайней мере заглушила бы эти жуткие вопли. Само несчастье я всегда предпочитаю томительному предчувствию, преследующему вас и днем и ночью. И наверное, не только я, ибо самое страшное несчастье представляет собой уже совершившийся и отходящий в прошлое факт, который невозможно исправить или предотвратить, тогда как предчувствие подобно боли еще неоткрывшейся раны, подобно страху перед нависшей угрозой, подобно ожиданию под занесенным мечом, требующему от человека принятия срочных мер, ни на одну из которых он не может решиться.

Отлепившись усилием воли от того места, на котором сидел, я ввиду своей полной беспомощности и невозможности прийти на помощь несчастным решил укрыться за горой от их невыносимых воплей. За горой их не должно быть слышно; и их наверняка не слышно, но моя бездумная память, как идиот свою игрушку, таскает за собой полный мешок разных клочков и обрывков. И, вытряхнув из мешка глухие призвуки и невнятные вздохи, оживляет в тишине бледные тени умерших звуков, стараясь продлить срок их земного существования. Я отмахиваюсь головой от их жужжащего мушиного роя и, стараясь сосредоточить свое внимание на чем-нибудь другом, рассматриваю ели, корни, ветви, птиц, но все эти предметы недолго занимают меня.

Приглушенные удары топора за горой явились для меня сущим спасением. Я кинулся бегом, торопясь застать его на месте, и поспел как раз вовремя: широко расставив ноги и чем-то напоминая стервятника, Плотник терзал топором поверженные деревья. Застыв на середине взмаха, он обернулся, интуитивно почувствовав опасность. Впившись глазами друг в друга, мы крепко сжимаем в руках свое оружие - шутки в сторону! Между нами давно так повелось: сохраняя приятельские отношения, мы предпочитаем держаться на расстоянии и никогда, не здороваемся за руку. Похоже, рукопожатия вообще уже вышли из моды, во всяком случае, за последнее время один только старый Лука да Драго Нежданович пожали мне руку, остальные воздержались.

- Болен, что ли, кто-нибудь в Шапке? - спросил я Плотника.

- Не слышал. А что, причитают внизу?

- Завывают на все лады.

- Были там кой-какие старухи при последнем издыхании. Но по старухам никто не станет особенно причитать - они свое отжили. Боюсь, как бы не было чего похуже.

- А что может быть?

- Они на Шапку еще с той зимы зуб точат. Уж не надумали ли они сегодня спалить оставшиеся избы. Раньше их не давал в обиду инженер да еще кое-кто из нейтральных; а теперь инженер им не защитник, вчера его в тюрьму увели.

Во время разговора Плотник пугливо озирается по сторонам, высматривает кого-то за деревьями - словом, проявляет явные признаки крайнего беспокойства. И говорит, понизив голос почти до шепота. Теперь, шепчет он, и нейтральных почти не стало, потому что это преследуется законом. Богачам надо было стричь всех под одну гребенку, вымазать и лишить всякой возможности оправдаться в будущем, поэтому нейтральные объявлены врагом номер один и идут впереди партизан. Сами-то богачи их не трогают, а препоручают итальянцам, а те присылают за ними солдат. А с солдата что возьмешь - втолкнули в грузовик без всяких объяснений, и в лагерь .. .

- Ты чего это озираешься? Ведь никого же нет, мы одни.

- А говорят, с тобой ходит один по кличке Комиссар Дьявол.

- А, это верно. Но я ему там велел подождать.

- Они думают, это Василь.

- Скажи, что ошибаются. Этот один как перст - без роду без племени. Усташи и четники всех у него перебили. Я даже имени его настоящего не знаю.

- Должно быть, отчаянный парень.

- Да уж, ему терять нечего, поэтому он такой беспощадный и есть.