Лелейская гора

- Все это случилось еще до тюрьмы, - сказал Осташ. - До тюрьмы дойти ему не дали. Они ведь прекрасно понимали: попади он в тюрьму, и точка, там уж его не достанешь. Нельзя же всех убивать без разбору, а он тем более не член партии. Но Драго давно им мешал, да вот охотников оговорить его перед властями все не находилось: во-первых, на него и клепать-то нечего, а во-вторых, на такую подлость никто отважиться бы не посмел. И тогда они решили уничтожить его по дороге в тюрьму с помощью подставного лица. Все это было заранее спланировано и отрепетировано, оставалось только спровоцировать его…

- Бежать?

- Да нет, - вступился Сретко, - просто конвойных замучила жажда…

- Жажда, жажда, - рявкнул Осташ, - как будто по дороге напиться негде.

- А вот и негде, когда все источники пересохли.

- Только в трактире не пересохли.

Так или иначе, но конвойные, мучимые жаждой или притворившись, что им хочется пить, завернули в придорожный трактир, куда вообще-то с арестованным заходить не полагается. В трактире они застали карабинеров, с которыми был один тип в черной рубашке - из тех, кто сдавался в плен во время восстания и после выдавал коммунистов. Этот тип и узнал Драго, хотя до этого в глаза его не видывал. Показалось ли ему, что он его узнал, или велено было, чтобы показалось, неизвестно. Да и то сказать, узнать Драго было проще пареной репы, поскольку у него были связаны руки. Карабинер указал на него пальцем и потребовал, чтобы Драго предали какому-то там высшему суду. Конвойные запротестовали или сделали вид, что протестуют; завязалась небольшая стычка, заранее предусмотренная, как и все в этой инсценировке, и тогда итальянец, выхватив пистолет, всадил в Драго семь пуль подряд, якобы в отместку за брата. Вслед за тем четники арестовали конвойных - для маскировки истинной подоплеки событий. Предъявили обвинение карабинерам и потребовали предать убийцу казни, понося на чем свет стоит итальянцев, конечно, из-за спины, произнося речи о великом сербском народе и бессовестно обманывая его…

- Никто никого не обманывает, - заметил Сретко. - С какой стати они будут кого-то там обманывать?

- А с такой, - вскипел Осташ, - что голодный год проходит, а для них это полный зарез. Старые сказки приказали долго жить, поэтому надо срочно придумать новые, чтобы такие дураки, как ты, верили всей их брехне, черт бы тебя подрал.

- Меня не черт, а язык твой дерет. Больно ты много знаешь, не знаешь только, когда остановиться!

- А с чего это мне останавливаться?

- Кто много болтает, тот мало делает, а расплачивается сполна…

И между братьями с новой силой разгорелась перепалка, да она, собственно, и не прекращалась никогда. Сретко уверяет Осташа, что он дурак, Осташ доказывает Сретке, что он баба, ничтожество, трус. И, схватившись за грудки, братья толкаются, испепеляя друг друга презрительными взглядами. Но все же не забывают и о своем кровном родстве: когда один напирает, другой уступает, и так по очереди, дабы не допустить до настоящей драки. На меня они не обращают никакого внимания - сейчас им не до меня. Видимо, я был для них не более как привидение, явившееся на миг в угаре ссоры, чтобы тут же исчезнуть без следа. Я смотрю на их удаляющиеся фигуры и даже в них нахожу печать согласия: они по очереди несут тяжесть несчастья, постигшего их, не успевшего еще переселиться в прошлое, вдвоем нести гораздо легче. Когда устанет один, подхватит другой; когда одному захочется взвыть, другой бешено рявкнет, и стон застрянет в горле. Все постарались часть тяжести сбросить на других: на жен, на детей, на скот, безнадзорно плутающий по лесам. Только я ни с кем не могу поделиться, только мне не на ком сорвать свою злость; и я стою, молчу, кусаю ногти.

ДВЕ ЛОВУШКИ, РАССТАВЛЕННЫЕ ДЛЯ САЛО

Прежде всего мне в голову пришла блестящая идея: доказать им всем, что не только темная ночь, но иной раз и светлый день может поглотить человека. И я, не щадя своих сил, день-деньской мотался вчера у дороги, поджидая какого-нибудь подходящего кандидата в покойники. Но словно по наущению дьявола, указавшего им место, где я караулю, ни один черт не вылез из норы, а если и вылез, так выбирал себе другие дороги. Сегодняшний день сулит мне не больше удачи. Моя вчерашняя непримиримость бесследно исчезла вместе с тревожным чувством, выполнявшим роль подстрекателя: известно, что достаточно покойнику одну ночь пролежать в могиле, не будучи отомщенным, как он уж свыкается со своим положением и все реже напоминает о себе живым. После бессонной ночи у меня была тяжелая голова. В затуманенном сознании мелькали видения нездорового сна Gigantissimum⁴³ с хоботом трубой и усами главного полицмейстера, увешанный медалями и саблями. Всю ночь он неотступно преследовал меня. Но вернулся опять со своей порядком надоевшей мне теорией о том, что прогресс - это жалкий обман и все возвращается назад по ступеням старой и привычной лестницы: ефрейтор, начальник, комендант, воевода, губернатор, а над всеми нами - Верховный Dinotherium Gigantissimum.