Лелейская гора

- Не знаю. Должно быть, серой или каким-нибудь подземным газом, но только невозможно воняет. И такая духота, что в безветренную погоду огонь не горит, а если глубже зайти, свеча гаснет и дальше можно идти только с электрическим фонарем. И голова начинает болеть. Но куда же денешься в дождь или при такой вот оказии, тут уж поневоле приходится терпеть.

Сало хотел было что-то сказать, да прикусил язык и смолчал. Вспомнил, что ему надо срочно перевести воду, но на самом деле это был удобный предлог справиться с волнением. Он заодно ополоснул руки, смочил глаза и шею, остужаясь. Утомился, бедняга, каждое слово стеречь и выкручиваться. Наконец вернулся ко мне:

- Когда тебе доктора привести?

- Пусть обождет немного, я дам знать, когда понадобится.

- Уж он заплесневел ждамши.

- И я вот плесневею тут, да ничего.

- А мне понравилось, что вы Треуса проучили. Получил наконец по заслугам, да видит бог, вы его и так долго терпели.

- Я бы его и дольше терпел, да Дьявол не давал…

- Треус то же самое говорит: от тебя, мол, он целехонек ушел, а вот чернявый, тот, что за сливой стоял, пригвоздил-таки его своей пулей к земле. Винтовка у него длиннющая, говорит, он такой сроду не видывал. Молодец этот черный, и винтовка его длиннющая не подкачала! За это дело вас сейчас многие благословляют!

- А кое-кто собирается наказать.

- Это кто же?

- Иван Видрич и Байо. Нам не положено в людей стрелять.

- Треус дрянной человек, ты так Ивану и передай. Пусть придет, я подтвержу, если он не верит. За этим Треусом еще комиты в прошлой войне охотились - собирались его прихлопнуть. Он вдовье грабил, беззащитных сирот да немощных обирал, а всех собак на комитов вешали. Однажды сам Сайко Доселич приходил сюда по его душу - это когда он на швабскую засаду нарвался и едва ноги унес. Потом Треус бежал от комитов через Рибань в Сеницу. Говорили, будто бы он там мусульманство принял. Я-то думаю, что это сущая правда. Треус и сейчас за кусок мяса какую хочешь веру примет. Больно нужна ему какая-то там вера и тому подобные глупости!…

- Сейчас так многие думают.

- Факт, прямо-таки удивительно. И к чему все это приведет?

- К товарно-денежному производству. Так ты, значит, письмо-то береги, смотри не оброни.

- Не оброню, надежно спрятано. - И он нащупал письмо за пазухой. - Не бойся!

- За себя-то я не боюсь. Только бы вам не напортить, если это письмецо попадется кому-нибудь в руки.

И я ушел, утомленный этим разговором. Он оседлал ограду, провожает меня взглядом. Смотрит, прислушивается к журчанию воды, вертит головой, ища меня глазами, и раздумывает, стоит ли мне верить. Старая лиса, может быть, он с самого начала мне не верил. А письмо за пазухой жжет его, и он беспокойно чешется. Угрюмое копание в картофельной ботве теперь нисколько не привлекает его, очень уж медленно она растет, чертовски медленно, больше сохнет, чем растет, за сто лет заработаешь девяносто грошей, да и нет в ней того блеску, что в деньгах и медалях. Зайдя за деревья, я вернулся назад посмотреть, как он в одиночестве качает головой. Залетела к нему в ухо маленькая мушка и своим жужжанием заглушает те остатки благоразумия, которые называются совестью. Да у него эти мушки и раньше водились, а теперь расплодилось их видимо-невидимо, и они съедают его заживо. Сало снова побрел на делянку, тяпает для вида, звенит мотыгой, наткнувшись на камень, и вертится, точно на вертеле. Но я ничуть не раскаиваюсь, что обрек его на эти муки; за ним следом я подвергну испытанию следующих; кто не устоит, того и жалеть не стоит; тот же, кто с честью выдержит испытание, только крепче будет.

И я пошел прочь куда глаза глядят, времени у меня, слава богу, достаточно. Попробовал было закрыть глаза, и передо мной тут же возник он - мой гигантиссимум!.. Я сразу открыл глаза и стал осматриваться по сторонам - мне сейчас не до чудовищ. Ноги бессознательно понесли меня к Прокаженной, и я подумал: надо бы там подстроить какую-нибудь ловушку. Какую, я и сам не знаю, я это на месте решу. Зацепившись ногой за стелющуюся ветку, я выгнал из потревоженного куста серого зайца-неудачника. И остановил его пронзительным свистом - иначе его не догонишь. Выстрелил наугад, он трепыхнулся и пропал. Я нашел его немного ниже: заяц трясся в предсмертной агонии, умоляя меня страдающими глазами прекратить его муки. И тогда меня осенило - мне нужна кровь … Одним взмахом ножа я перерезал ему глотку и подставил жестянку, стараясь не пролить ни одной капли крови. Когда я вошел в пещеру, хорьки прекратили свою возню. Привыкнув к темноте, я разглядел свои разбросанные лохмотья, и они мне живо напомнили падаль, растерзанную чертями. Я обильно окропил их свежей кровью - пусть думают, что и тут гуляла смерть…

ОЙ ТЫ, ПОЛЮШКО МЕДВЯНОЕ