Лелейская гора

Описывая три с лишним столетия назад Скадарский саджакат, Мариан Болица сообщал, что село Berresa (включавшее в себя Брезу с Межой, Шапкой и Утргом) насчитывает 100 домов и 150 воинов - следовательно, несколько больше, чем в наши дни. Известно также, что в те давние времена брежане ниоткуда никакой помощи не получали, их же, напротив того, обдирали как липку и турки, и попы, и гайдуки, и все же они могли прокормиться за счет своей худосочной земли. Каждый клочок обработанной почвы подпирала каменная кладка, не давая ни одной песчинке пропасть даром, каждая пядь придорожной земли была использована за счет сужения самих дорог. Работая и накопляя, эти безумцы мечтали прожить здесь честным трудом. Убедившись в конце концов в своем заблуждении, они ударились в бунтарство, но, дрогнув перед грозной силой, израненные, обратились в бегство, во главе с патриархом переправились через Саву и рассеялись по равнинным просторам австрийских владений, где и теряется их след. Однако память о них и до сей поры хранят еще кое-где ложбины и долы: то в виде остатков каменной кладки, то куска дороги, то названия лесных полян (Караджин лаз, Пеёв дол), пашен (Овсы, Льны, Сад, Огород) да островков одичавших фруктовых деревьев, которые изредка попадаются в лесу.

Но даже и там, где от них не сохранилось решительно ничего, где давно уже заглохли оставленные ими следы и предано забвению их имя, странное ощущение говорит вам о том, что дух ушедших поколений витает в воздухе, как бы присутствуя в причудливом рисунке деревьев и мирно растущих трав. Вначале это приводило меня в смущение. Иду, бывало, глухими нехожеными тропами, и вдруг мне начинает мерещиться, что где-то рядом ограда, а за оградой запущенный сад, откуда выглядывает соломенная крыша, доносится жужжание пчел, и босой старикан, болтая ногами, радостно смеется, довольный, что жив и видит меня. В другой раз, проснувшись, я слышу где-то рядом с собой говор семьи вперемежку с гомоном живности, вдыхаю аромат хлеба и дыма и просто диву даюсь, как это я мог незаметно для самого себя подойти к человеческому жилью … Возможно, какая-то часть этих галлюцинаций и вызвана расстройством чувств, измученных голодом и неудовлетворенными желаниями, но разве другая их часть не объясняется все же повышенной обостренностью тех же самых или других каких-нибудь чувств? Я почему-то верю в существование необычайно проницательного сверхзрения и сверхобоняния, способных уловить невидимый след минувших человеческих поколений, что, теснимые с востока и запада, гибли где-то на перепутье между гайдутчиной и долевыми работами.

Однако вовсе не всякая местность радушно встречает меня. Есть и такие места, которые при моем появлении волнуются и хмурится. Вероятно, тут жили когда-то угрюмые люди, отнюдь не славившиеся любезным приемом незваных гостей. В этом отношении особенно выделяется Прокаженная - стоит ей завидеть меня, как она темнеет, сдвигая тени, точно хмурые брови, и невнятно бормочет слова, угрозы. Деревья подставляют мне под ноги корни, обрывы, поджидая меня, скалят острые зубы, поток завывает тоскливо, подпевая песне вымершего рода прокаженных, промывавших некогда в нем свои раны и рубища, а пещера таращит свой страшный глаз чудовища, в бессильных потугах вылезающего из-под земли. Все подозрительно следит за мной, как будто бы я пришел сюда грабить, как будто бы на Прокаженной есть что грабить. На самом же деле на всей этой горе нет решительно ничего, что имело бы хоть какую-то ценность, кроме разве деревьев; вот они скрипят и машут друг другу лапами: «Смотрите, проклятый изгнанник снова явился сюда. Думает, мы по нему очень соскучились… Это не тот ли самый, который хочет, чтоб из-за него нас сожгли живьем? Разве он еще жив?» - «Представь себе, жив. Все таскает свою винтовку и воображает из себя черт-те кого». - «Бог мой, до чего же долго зажился он на этом свете!..»