Лелейская гора

Праздные мечты! Бывало, еще босоногим мальчишкой, мчась вдоль канавы, я сбивал прутом головки репейника и лопуха, воображая при этом, будто рублю усатых турков на конях под зелеными знаменами … В разгар жестокой сечи нелегкая приносила кого-нибудь из взрослых, кого-нибудь из этих противных взрослых, и они с усмешкой подмигивали мне: рубишься, юнак? .. Мне кажется, они и теперь смотрят на меня из далекого прошлого, а с ними вместе смотрит на меня и мой отец Йоко Бранков и тоже подмигивает мне: турков нету, прогнали мы турков, оставь лопухи в покое!.. Но разве можно оставить их в покое, когда прогнав турков, мы не очистили нашу страну от прочей нечисти. Сейчас у нас другие турки и потурченцы другие, а мира все-таки нет. Значит, моя мечта не столь уж праздна и я не могу ее предать. Она рождена одним желанием, и это желание вполне закономерно.

А может быть, воображение наподобие зеркала улавливает и отражает то, что есть на самом деле. И кого-то там разбирает самый настоящий страх, что я подобью ему глаз, а второго - что я перебью ему копыта, а третьего - что я угожу ему прямо в горло, в кадык. И все эти дальние страхи, собираясь, как в фокусе, в зеркале моей мечты, образуют заманчивые картины.

ВОЗЛЕ УРОЧИЩА ДЬЯВОЛА

Вот уже три дня как я безрезультатно мотаюсь по гиздавским и нижнекрайским заброшенным пустырям, прослеживая Якшин путь, отмеченный частыми кострами, которые он не потрудился засыпать после себя.

Сдается мне, что Якша, в точности как наш Василь, стоит ему присесть, как он уже разводит костер. В таком случае остается удивляться тому, что его до сих пор не схватили. Впрочем, может быть, и схватили, просто мне некому об этом сообщить. По всей вероятности, Якша долго околачивался у Лома и в его окрестностях, здесь внезапно теряются его следы. На Ломе стоит тишина, пещеры пусты, родники заметно пересохли. Выпрямилась трава, которую мы примяли тогда, собравшись на нашу встречу, и теперь ничто не напоминает о ней. С нижних лугов, словно из. бездны, доносится перекличка косарей. Людские голоса обладают для меня необычайной притягательной силой, а когда кто-нибудь из косарей принимается натачивать косу, мне так и кажется, что на земле наступил покой, война окончилась и люди вернулись к мирному труду и только я один, как безумный, продолжаю носиться по горам. От этих мыслей меня пробирает озноб и охватывает страстное желание сойти вниз и спросить косарей, так ли это, а потом закурить и поговорить, как бывало когда-то.

Но прекрасно понимая, что это было бы рискованно не только для меня, но и для них, я ускоряю шаг, торопясь уйти подальше от соблазна. Прижатый, таким образом, к мусульманским горам, я кое-где, вероятно, пересекаю границу их владений. Мне попадаются на пути места прошлогодних боев, где в тишине зарастают окопы и пулеметные гнезда, усеянные заржавевшими стреляными гильзами, осколками и порожними банками из-под консервов. Год назад здесь горланили итальянцы и пальбой из пушек, способствующей поднятию боевого духа воинов, кидали в атаку албанцев, руговцев и мусульман из Рабада, временами поддававшихся на уговоры. Вдруг где-то рядом заблеяла овца, заставив меня вздрогнуть, как от пушечного выстрела. Я отскочил за дерево и осмотрелся, но не увидел ни солдат, ни пастухов, ни собак, - никого, кроме этой овцы. Нестриженая, несмотря на жаркое лето, она бежала ко мне, а рядом с ней трусил белый ягненок. Если бы не ягненок, я бы ни за что не поверил, что это овца. Не разбирая дороги, ко мне мчалось во весь опор какое-то ополоумевшее сильное, крупное и косматое животное.

Добежала, едва перевела дух и поскорее свое «бэ-э-э», как будто мы с ней старые знакомые. Бесстрашно уставилась мне в глаза, как бы укоряя меня за то, что я позабыл ее имя. «Бэ-э-э-э», «бэ-э-э», - на все лады повторяла она, силясь сказать мне ласковое слово, точно околдованная душа, прекрасно говорившая до того, как чары злого волшебника превратили ее в овцу. Потом она ткнулась в меня и принялась облизывать мои лохмотья, стараясь в то же время дотянуться до рук, которые я в замешательстве спрятал за спину. Поскольку руки ей не достать, овца стала обнюхивать мои ботинки, но это мне тоже неприятно; она напоминает мне несчастных матерей, в качестве последней мольбы срывавших с себя головные платки и окутывавших ими ноги насильников, от единого слова которых зависит спасение детей. Ягненок между тем держался на почтительном расстоянии. Два противоречивых стремления раздирали его: с одной стороны, быть по возможности ближе к матери, а с другой - подальше от меня, и потому он бегал вокруг нас, описывая почти правильные концентрические круги, которые постепенно сужались. Ягненок бегал и печально блеял при этом, совершенно уверенный в том, что мать его сошла с ума, и смущенный появлением существа, явившегося причиной помешательства матери.