Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга первая: июнь 1941 – май 1942

С января 1942 г. «смертная тема» становится главной в блокадных дневниках. 27 января 1942 г. на 220-й день войны историк Г. А. Князев записывает: «Сколько погибло, никому не ведомо точно. Называют чудовищные цифры. И боюсь приводить своих, абсолютно неточных, гадательных. В моих записках не должно быть неверных сведений»[626]. Такого же мнения придерживался и учитель А. И. Винокуров, отметивший в своем дневнике 19 января 1942 г.: «Смертность в городе достигла огромных размеров. За последнюю неделю в нашем доме умерло 12 человек и трое пропали без вести… В нашей квартире количество проживающих уменьшилось наполовину…»[627]. Бухгалтер Н. П. Горшков, глубоко переживавший за судьбу своего родного города, 26 января 1942 г. с горечью констатировал: «Голодный Ленинград ждет продовольствия, которое необходимо доставить, невзирая на все препятствия, так как люди гибнут, умирая голодной смертью от истощения. По слухам умирают ежедневно в городе и в пригородах до 10 тыс. человек, по другим версиям – не менее 3 тыс. человек в день»[628].

Однако авторы блокадных дневников отнюдь не были бесстрастными летописцами из «мертвого города», а выступали, как правило, активными участниками развернувшегося в это время отчаянного сражения Жизни против Смерти, пытались защитить свое человеческое достоинство. 25 января 1942 г., в «черное воскресенье», когда жизнь в осажденном городе, казалось, была полностью парализована, театральный режиссер А. Г Дымов записал в своем дневнике: «Многоуважаемый гражданин редактор! Товарищ Желудок! Я слаб и немощен. Я с великим трудом передвигаю ноги, и лицо мое давно разучилось улыбаться. Я голоден давно, застарелым, хроническим, как ревматизм, голодом. Но я борюсь, чтобы не упасть, потому что упавшего очень скоро затопчет смерть. Я держусь пока и даже пишу “Записки из мертвого города”. Все это так. Но я не разучился еще мыслить, читать книги, я хочу пофилософствовать… Я хочу думать не только о жратве, а о многом другом, не имеющем к ней никакого отношения. Я хочу мечтать о будущем. Прекрасном будущем. Но прекрасном не потому, что оно доверху переполнено картошкой, хлебом и подсолнечным маслом. Вы понимаете – я хочу быть человеком. Не мешайте мне в этом. Поверьте, и вам будет легче. Иначе и вам и мне будет стыдно за эти дни»[629]. По-моему, это обращение адресовано и историкам блокады, убеждая нас в том, что подлинная блокадная этика не подлежит разрушению. Как не подлежит сомнению и тот очевидный для самих ленинградцев факт, что именно стойкость духа помогла им противостоять смерти зимой 1941–1942 г. По авторитетному мнению профессора М. В. Черноруцкого, входившего в годы блокады в состав Научного комитета по изучению алиментарной дистрофии, «твердая и целеустремленная воля к жизни, бодрость духа, постоянный оптимизм и неизменная организованность трудового режима вопреки, казалось бы, самой очевидности, “наперекор стихиям”, поддерживали немощное тело и как бы вливали в него новые силы»[630]. С этим мнением солидарна доктор биологических наук С. В.Магаева, пережившая в детском возрасте все тяготы и лишения блокадной жизни. В связи с этим она пишет: «Многие блокадники убеждены, что выжили только потому, что не позволили себе слечь (“залечь”, как тогда говорилось) и смириться с обреченностью на смерть. Рабочие, врачи, педагоги и комсомольцы, патрулировавшие промерзшие дома в поисках осиротевших детей, продолжали трудиться из последних сил, а потом из самых последних… По утрам колоссальным усилием воли они превозмогали холод и слабость, вставали с кровати, собирались с силами и шли за хлебным пайком для обессиливших, истощенных голодом детей и стариков. Неимоверными усилиями, преодолевая желание лечь и больше не вставать, они шли на свою ежедневную непосильную, но необходимую работу, от которой зависела жизнь сотен тысяч людей»[631].

В последние годы проблема выживания в условиях длительного голодания населения блокированного Ленинграда вышла на новый этап изучения. И прежде всего потому, что в ее исследовании объединились историки, медики, биологи, социологи, архивисты и др. Здесь мобилизующую роль сыграла организованная в 2001 г. Архивным управлением Санкт-Петербурга международная научная конференция[632]. На этой конференции, в частности, был поставлен принципиально важный вопрос о физиологических и психологических предпосылках выживания в осажденном Ленинграде[633]. Выдвинутые для обсуждения положения о том, что «сильная мотивация выжить может породить необычное по силе волевое усилие преодоления смерти», что «устойчивая мотивация может способствовать преодолению алиментарной дистрофии»[634], по-моему, имеют методологическое значение для комплексного изучения проблемы выживания в экстремальных условиях блокады. Хотя феномен выживания на грани жизни и смерти, по мнению специалистов, не имеет рационального объяснения, ответы на вопросы, как и почему у ленинградцев в критические моменты проявились скрытые ранее ресурсы, помогут понять этот сложный феномен.