Леопард. Новеллы

Четыре рассказа были написаны в следующем хронологическом порядке: «Места моего раннего детства» (лето 1955), «Радость и закон» (осень 1956), «Лигия» (зима 1956/57), «Утро испольщика» (зима – весна 1957). Здесь они следуют в том же порядке, но три из них под другими названиями: «Воспоминания детства» (как в автографе), «Радость и закон» (установить, менялось ли название, пока не удалось), «Сирена» (заглавие, упоминаемое автором), «Слепые котята» (так Томази планировал назвать свой второй роман, началом которого и явилась эта новелла). Таким образом, наследие, вышедшее под заголовком «Рассказы», включает в себя рекогносцировку памяти, две новеллы и начальную главу романа.

Сначала я рассмотрю три прозаических опуса, а в заключение несколько подробнее остановлюсь на воспоминаниях, которые заслуживают более пристального внимания.

Не могу с уверенностью утверждать, что рассказ «Радость и закон» был перепечатан на машинке еще при жизни автора; скорее всего, нет, поскольку Франческо Орландо в конце 1956 года отдалился от Лампедузы, а он был единственным переписчиком на машинке, которым пользовался писатель (Орландо под диктовку изготовил машинописную версию «Леопарда»). К тому же на машинке Лампедузы печатать было невозможно. Рассказ был написан осенью 1956-го, почти как отвлекающий маневр, когда издательство «Мондадори» отвергло «Леопарда». В наследии Лампедузы это, пожалуй, самое литературное произведение, в том смысле, что оно стоит в стороне от личных авторских страстей. Машинописную копию, переданную в «Фельтринелли», редактировала Ольга Бьянкьери, сестра вдовы Лампедузы. Текст выглядит вполне достоверно, если не считать нескольких ошибок: все-таки язык неродной для составительницы и редактора. Правка в настоящем издании эпизодическая и в основном сводится к исправлению орфографических ошибок. Что до названия – сдается мне (хотя с полной уверенностью утверждать не могу, как и в случае с «Сиреной»), что автор хотел назвать его «Панеттоне», согласно новеллистической традиции вводить центральный предмет в заглавие, как, например, «Кувшин»[146] или «Шинель». Это самое неличностное литературное произведение Лампедузы, отсюда и меньшее одобрение или интерес к нему; недаром его не стали переводить на английский язык.

«Сирена» была написана на рубеже 1956 и 1957 годов. Автограф ее фрагмента приведен в приложении. Отличия от изданного текста очень существенны. Язык не столь изыскан и носит следы диалекта. Почерк стиснут недостатком места и неудержимой жаждой уместить все на тонком листе писчей бумаги. Этот листок я нашел в папке вместе с двумя перепечатанными стихотворениями Лучо Пикколо. Теперь он хранится у меня дома в Палермо.

В конце февраля 1957 года Джузеппе Томази пришел ко мне (я жил тогда в палаццо Мадзарино, на Виа Македа), чтобы записать на магнитофон «Сирену». Он именно так называл свой рассказ, которым очень гордился. Моя невеста Мирелла Радиче на день рождения (11 февраля) подарила мне мой первый в жизни магнитофон, самый лучший «Грюндиг», какой тогда можно было купить. Джузеппе прочитал весь рассказ, но в первой части, где действие разворачивается в кафе, микрофон стоял слишком далеко, поэтому голос его потонул в фоновом шуме. Эту часть мы стерли, и чтение начинается с фразы «Думаю, что и он проникся ко мне взаимной симпатией»: встречи старика и юноши все еще происходят в кафе, но в их отношениях стремительно наступает оттепель.

Джузеппе читал по рукописи; палермский акцент прошлого поколения ныне совсем исчез, но он воспроизводил его намеренно, давая понять скрытое между строк. У него с двоюродным братом Лучо Пикколо была общая черта – вкус к декламации. В Капо-д’Орландо они вечно соревновались в чтении стихов и забрасывали друг друга цитатами. А чтение «Леопарда» (глава за главой) и новелл доставляли ему ни с чем не сравнимое удовольствие всякий раз заново блеснуть перед маленькой аудиторией. Эти выступления вдобавок давали ему возможность лишний раз убедиться в правильности воссоздания обстановки и в который раз насладиться восхищенным молчанием, сопровождавшим читку главы, где князь Салина выходит «на люди»; тем самым Schweigender Beifall[147], каковое, по словам Моцарта, сопровождало первые исполнения «Zauberflöte»[148]. Не скупился он и на язвительные упреки в свой адрес за то, что поддался соблазну тщеславия и чувствительности. «Не хотел бы я, – заметил он как-то, – уподобиться королю, что жил „в Фуле дальной“[149], и повторить строку „Die Augen gingen ihm über“ в столь же высокопарном контексте. Это было бы совсем а-ля Беббуццо, что вываливает на всех тонны музыки». Тут он не упускал случая походя лягнуть и своего доброго приятеля Беббуццо Сгадари, барона Ло Монако, музыкального критика из «Джорнале ди Сичилия», который щедро пересыпал свои рецензии «тоннами музыки» и «тоннами сантиментов».