Леопард. Новеллы

Те, кому выпала честь именоваться друзьями Джузеппе Томази, – а многие из его читателей могут считать себя таковыми, – несомненно, были тронуты самоочевидной, неистовой эмоциональностью этого документа. «Воспоминания детства» больше, чем просто литературное произведение, раскрывают истинные чувства и личность автора, высвечивают в писателе человека. Эти воспоминания преследовали опять-таки двойную цель: а) вновь обрести любимые и, увы, утерянные предметы и б) собрать основной материал для центральной части «Леопарда». Магматические выбросы материала были внимательно, один за другим, просмотрены самим автором, и я уже упоминал об указанном им порядке следования – ином, нежели он представлен в рукописи. Кроме того, в рукописном тексте имеются вычеркнутые места. Они в настоящем издании напечатаны курсивом. В особенности эти вымарки касаются дотошной топографии палаццо Лампедуза. Вычеркнуты они явно самим автором, стремившимся сделать текст более читабельным, литературным, чему порой мешает чрезмерная погруженность в детали частного порядка. Цензура коснулась фактов чересчур личного свойства, которые могли бы нанести обиду родным и друзьям. Например, презрительного отзыва о доме на Виа Бутера («не мой дом») или воспоминаний о странных орфографических убеждениях дяди Пьетро Томази делла Торретта, касающихся слова «республика», ибо тот никак не мог взять в толк, зачем это слово пишется по-итальянски с двумя «б», о чем Джузеппе говорит в тоне язвительной иронии, которую разделял с кузеном и поэтом Лучо Пикколо. Под стать предкам Алессандро Таска Филанджери ди Куто и его сестрам Марии Таска Филанджери и Беатриче Томази ди Лампедуза, они оба влекли за собой длинный шлейф рассказов об их злословии – причине ярой антипатии ближайших родственников и дражайших друзей, которые становились их жертвами. Меня, по счастью, миновали их «wicked jokes», возможно, и в этом, помимо прочего, был залог нашей дружбы.

Есть подозрение, что другие купюры вызваны возможными перекличками с текстом «Леопарда». По крайней мере в одном случае это подозрение более чем обоснованно. Пассаж в романе, где дон Онофрио ревностно сохраняет недопитую княгиней рюмку наливки, зачеркнут в «Воспоминаниях» особо тщательно, так чтобы уж никто не смог восстановить его. Но для чего, спрашивается, надо было пересматривать тексты, заявленные исключительно для частного использования человеком, далеким от литературной жизни, каким был Джузеппе в 1955 году? Возможное объяснение заложено в том чувстве игры, в фантазии сновидений, что сопровождала запоздалый творческий прорыв. Джузеппе на «ты» с великими авторами и не придает значения той детали, что официально не является литератором, – это, кстати, черта характерно аристократическая, поскольку художник-аристократ, в отличие от буржуазного художника, не считает себя членом творческого цеха. С другой стороны, инфантильная черта человека творческого, который надеется установить контакт с публикой, присутствует в каждом литературно-художественном призвании, и не важно, что оно проявляется в довольно пожилом возрасте. Даже курс «Английской литературы», прочитанный в порядке импровизации одному-единственному слушателю – Франческо Орландо, Томази перечитал и разложил в папки, ибо взрослый разум решительно противился тому, чтобы дидактическая и даже научная инициатива основывалась на его личных вкусах.

Не подвергнутые цензуре «Воспоминания детства» открывают читателю счастье, обретенное 59-летним мужчиной. Это новое осознание семейного прошлого на Сицилии, коему он является единственным уцелевшим хранителем. Его упоение аристократическими привилегиями, помимо ностальгии, выражается в том, с каким подспудным ехидством, но без всякого нажима черпает он из богатого и милого сердцу источника семейных анекдотов и возвращает сюжету, казалось бы, утраченные личностные черты. К примеру, отравление керосином Джованнино Каннителло было одной из любимых «jokes» во время встреч Джузеппе с Лучо Пикколо в Капо-д’Орландо, и Лучо, следуя язвительному предписанию д-ра Монтелеоне, мимически изображал, как самоубийца на почве несчастной любви вставляет в пищевод фитиль, чтобы потом его поджечь. Еще одной любимой темой кузенов были анекдоты про Алессио Черду, о котором, к сожалению, помимо забавного описания его «мягкого мундира», Джузеппе лишь пообещал поговорить в так и не написанных воспоминаниях.