Лес повешенных

Он стоял на плоской вершине холма – отсюда по мелколесью дорога разбегалась веером тропок. Апостол огляделся: ручей куда-то исчез, будто сквозь землю провалился, а холмы и склоны, по которым он только что проехал, обрели какой-то иной, неузнаваемый вид.

«Если тут раположены батареи, то пехота наверняка залегла вон на тех холмах», – предположил он, всматриваясь в волнистую цепочку, терявшуюся у горизонта.

Мирная тишина покоилась вокруг, лучи солнца подрагивали на кончиках сосновых игл, как дрожат они на блаженно сомкнутых ресницах. Сосны, разомлев, упивались весной. Апостол прислушался к биению своего сердца, казалось, все в мире замерло, чтобы он мог слышать это радостное биение.

«Больше трех часов добирался, – подумал он, взглянув на часы. – Почти полдня, а пешком выйдет еще дольше...»

Ехал он уже наобум, карта была составлена из рук вон плохо, не помогала, а запутывала.

В одном из солдат он узнал знакомого артиллериста, спросил, как найти командный пункт капитана Клапки. Тот указал назад, туда, откуда Апостол только что приехал.

Клапка выбрал для своего командного пункта небольшой бревенчатый домик в стороне от дороги на живописном склоне. Увидев Бологу, Клапка, как раз собиравшийся пообедать, застыл с открытым ртом, не в силах выговорить ни слова, держа в поднятой руке ложку. Через секунду ложка валялась на столе, а Клапка обнимал Апостола, что-то бормоча и даже на радостях прослезившись.

– Ах, как хорошо! Неужто это ты, дружище! Дай-ка взгляну на тебя! Что ж ты такой бледнющий?.. Ну, ничего, ничего, у меня на батарее живо зарумянишься... Тут готовится такое пекло, чертям жарко будет! Садись со мной обедать да расскажи все по порядку... Ну и нагнал ты на меня тогда страху!.. Везучий ты! Конечно, конечно, заплатил ты дорогой ценой, но все равно хорошо, что хорошо кончается. А ведь мог отправиться к праотцам! Ну, садись же, садись же, рассказывай! Нет, просто фантастика! Прямо не верится! Живой! Целехонький! Доктор Майер утверждал, что вряд ли из той груды мяса, вывалянной в грязи, удастся собрать артиллерийского офицера! А ты – вот он! Целенький? Восстал из праха!.. Когда мы узнали, что ты жив и поправляешься, стали дразнить Майера, а он говорит: видно, Бологе сильно жить хочется!..

Капитан болтал не в силах остановиться, будто промолчал целый век и теперь наконец получил возможность выговориться. Апостол охотно согласился с ним отобедать: с утра под гипнотизирующим взглядом молоденькой хозяйки он поел кое-как... А предложи ему Клапка отдохнуть часок-другой, он согласился бы еще охотней. Шутка ли сказать, полдня трясся верхом, а до этого провел бессонную ночь в поезде... Эх, не грех бы уснуть!.. Рассказывать о себе ему совсем не хотелось. Но обидеть Клапку отказом еще того меньше. И вялым голосом он принялся повествовать о том, как скитался по госпиталям. Битый час капитан, будто дотошный следователь, выпытывал у него мельчайшие подробности его злоключений, а про встречу с генералом в госпитале и в поезде заставил рассказать дважды...

– Жаль, жаль, что ты не вернешься на батарею, но, может, так оно и лучше, отдохнешь себе там, в канцелярии, окрепнешь душой и телом, – с грустью промолвил Клапка. – Впрочем, ты и так молодцом, небось наотдыхался сверх меры, надоело тебе без дела валяться в лазаретах, – добавил он примирительно, заметив, что Апостол при упоминании о канцелярии скроил кислую мину. – Судьба была к тебе благосклонна, избавила от худшего, и на том ей спасибо!

– Да, заартачилась тогда старушка, – посетовал Апостол с нескрываемым удовольствием и охотой, подхватывая разговор по душам. – Но сказать по чести, я тогда ни к чему еще не был готов. И хоть не сомневался, что знаю, чего хочу, настоящей, прочной решимости во мне не было. Как подумаю, бывало, о смерти, так мороз по коже и подирает. А побывал у нее в когтях и понял: только то дело крепкое, за которое не жаль и жизнь отдать... А теперь я вот жить захотел, да так, что вроде бы вообще ни до чего дела нет... Самого себя страшно становится! Когда думаешь, размышляешь да взвешиваешь, решимость и уверенность, как снег, тают, а я не могу не размышлять и не взвешивать. Поэтому мне и нельзя медлить, мне надо уйти сегодня же, потому что завтра... Кто его знает... ни за что нельзя поручиться!.. Пока у себя в комнате сидишь, сам с собой рассуждаешь, все вроде ладно и складно получается: все сделать можешь и знаешь как, а стоит только за порог выйти, жизнь такое преподнесет – все, что надумал, летит вверх тормашками, и ты уже игрушка в ее руках, делаешь, что прикажет, думаешь, что велит...