Лес повешенных

– Коли не выпьете, то словечка от меня не дождетесь...

Покорившись, Апостол крепко зажмурился, словно перед смертью хотел навеки запечатлеть в своей памяти образ прекрасной сиделки, покорно выпил поднесенную ему ложку микстуры и благодарно и нежно взял девушку за руку. Илона вся вспыхнула от смущения, но руку не отняла, только тихо-тихо сказала:

– Рука-то у вас какая горячая...

Апостол проглотил лекарство, не заметив, горькое оно или сладкое, он думал только об Илоне, был счастлив, что она рядом, следил за каждым ее движением. А когда от усталости закрыл глаза, то и с закрытыми глазами, казалось, видел, как она подходит к столу, к окну, к печке, как берет в руки ту или иную вещь. Когда же она останавливала взгляд на нем, он чувствовал его каким-то внутренним взором и лежал, боясь пошевелиться, чтобы случайным движением губ или век не спугнуть ее...

Время тянулось медленно, неторопливо. Каждый день утром и под вечер Апостола навещал доктор Майер и всякий раз говорил, что дела идут на поправку, но наказывал лежать, не подыматься; обещал достать какое-то редкостное лекарство, в два счета подымающее человека на ноги. Однажды утром он вошел с торжествующим видом и с порога пророкотал:

– А ну, подымайся, лежебока! Хватит перину мять. Завтра ты получишь обещанное лекарство, а пока ходи по дому, только не смей на улицу выходить... Нет, нет, и в канцелярию не выходи! Разрешаю тебе двигаться только по комнате!.. Терпел десять дней, потерпишь и еще денек-два... А помнишь, какие ты мне глупости говорил? Покайся, мой юный друг. Видишь, жизнь вовсе не поганая штука, наоборот, поганая штука – смерть! Поверь жизненному опыту старого и мрачного эскулапа. Даже самая блистательная смерть не стоит самой плохонькой жизни!

Два дня Майер не появлялся, на третий он пришел против обыкновения в середине дня и жестом удачливого игрока, бросающего на стол выигрышную карту, бросил какую-то бумажонку.

– Вот он, чудодейственный бальзам! – объявил он и, надув губы, протрубил победный марш. – Выхлопотал тебе месячный отпуск! Теперь ты у меня будешь как огурчик!.. Знаешь какую я выдержал баталию с его превосходительством? Не знаешь? То-то! Но я заставил его капитулировать! Победа одержана!.. Можешь отправляться хоть сегодня, кстати, поезд ровно в четыре, я узнавал!.. Успеешь и собраться, и побриться, и с родными попрощаться! – При этом он многозначительно подмигнул. – Да ты, никак, недоволен? Я, старый гриб, радуюсь как малое дитя, а он, видите ли, нос воротит! Вот она, черная солдатская неблагодарность!.. Дома соблюдать строгий режим: гулять, гулять и еще раз гулять... Словом, набирайся сил для дальнейшего прохождения службы. Ну, живо, собирайся, а то поезд проворонишь!

– Господин доктор, а он потом вернется сюда? – смертельно побледнев, спросила Илона.

– А то как же, детка! – бодро ответил врач, легонько взяв ее за подбородок. – Куда ж ему от нас деться?

– Да я потому спросила... потому... – смущенно залепетала девушка и испуганно умолкла, не зная, что сказать дальше.

Как только Петре услышал об отпуске, он, не дожидаясь никаких распоряжений, кинулся собирать вещи. Илона ни жива ни мертва стояла у двери и пустыми глазами смотрела, как Апостол, растерянно улыбаясь, прощается с доктором и слушает его шутливые наставления.

Комнату, где во все окна светило щедрое весеннее солнце, заставляя ярко-ало пламенеть цветы герани на подоконниках, заволокло черное облако грусти. Апостол, стоя у стола, вертел в руках отпускное свидетельство и недоумевающе поглядывал то на Петре, суетливо укладывавшего вещи в чемодан и бормотавшего на ходу молитву, то на Илону, бледную и напуганную, в глазах которой, казалось, свет померк. Апостолу хотелось сказать ей что-то утешительное, ласковое, но на ум приходили пустые, никчемные, бездушные слова, и немота все туже петлей сдавливала горло. Наконец он преодолел себя и нежно позвал:

– Илона!..

Девушка встрепенулась и замерла, вся – порыв, вся – ожидание, но больше ничего не последовало, слов не было, и она, боясь разрыдаться, опрометью бросилась вон из комнаты: укрыться от глаз людских, забиться куда-нибудь в угол, спрятать и никому не показывать свое непереносимое горе.

– Да я сам управлюсь, господин офицер, – обнадежил Петре, думая, что Апостол позвал девушку помочь ему укладываться. – Нешто нам впервой?.. Вот и смилостивился над нами господь, теперь и мы побываем дома...

Дома? Апостол вдруг явственно понял, что домой ему ехать совсем не хочется.

«Что это со мной? – подумал он с удивлением. – Домой не хочется, о провале замысленного не сожалею... Уж не вскружила ли мне эта девчонка голову?»

Он с досадой швырнул злосчастную бумажонку на стол и зашагал по комнате, то пряча руки за спину, то вытаскивая их и нервно потирая ладони. Случайно взгляд его упал на обручальное кольцо, которое он все время носил не снимая и не замечая... И о Марте он за все это время ни разу не вспомнил, словно ее больше не существовало. И все из-за этой венгерской крестьяночки?.. Невероятно!..