Лес повешенных

– Я как чувствовала, что ты сегодня приедешь. Видать, бог надоумил... А то уж я беспокоиться начала, писем от тебя не дождешься... Ну, мне, старухе, не пишешь, написал бы невесте... Мы с Домшей уж гадали, что бы с тобой могло случиться? Умный он человек, знающий, но иной раз такое скажет... Вообрази себе, предположил, будто ты фронт перешел, я чуть со страху не умерла, как услышала... Ведь придет же в голову такое, не приведи господь... За это-то, если поймают, накажут, как нашего благочинного... а то и вовсе... Ох, господи, господи!.. А я буквально за минуту до твоего приезда легла спать. Обычно мы рано ложимся, а что еще делать?.. А тут замешкались, Родовика комнату прибирала, кабинет отца, царствие ему небесное, теперь эта комната твоя будет... А прибирала она, потому что только сегодня отбыл постоялец наш, семь месяцев у нас прожил, майор-поляк, я тебе о нем писала, хороший человек, культурный, обходительный... Сегодня их куда-то услали... Сказал, большое наступление готовится... А мира уж и не ждем... Тут у нас недели две назад о мире с русскими толковали... Много у нас войск было, всех сегодня и услали... Осталось всего ничего – склады охранять... Ты, наверно, заметил, сколько деревянных сараев понастроили по дороге у Феляк...

Родовика принесла ужин. Шумно расставляя тарелки, она затараторила, как сорока:

– Вот и не верь после этого в приметы, говорила я вам нынче, глаз у меня чешется? Говорила? Вот и послал нам бог гостя дорогого!

– Приметы от лукавого! – сухо оборвала ее хозяйка, недовольная, что ее прервали. – Пойди лучше приготовь постель.

Апостол уминал ужин за обе щеки и внимательно продолжал слушать рассказы матери о Пэлэджиешу, о растущей дороговизне, о протопопе Грозу, слушал не перебивая.

– А как Марта? – спросил он неожиданно, вытирая салфеткой губы.

– Марта?.. Здорова... Что же ей сделается... Молода, красива... – несколько замявшись, ответила мать, забыв про заготовленный на случай такого вопроса ответ. – Скоро сам ее увидишь... У нее и спросишь... Приготовила? – спросила она у вернувшейся горничной. – Ну, ступай спать. Теперь я без тебя управлюсь!

Доамна Болога проводила сына до дверей его комнаты, поцеловала на прощание в лоб, как целовала в детстве, укладывая спать в кроватку, и после он, оставшись один, подолгу смотрел на икону с восседающим на престоле боженькой и сладко засыпал.

Апостол остался один. Свеча в высоком подсвечнике горела ярким оранжевым трепещущим пламенем, и блики его разбегались по потолку радужными дрожащими узорами.

Раздевшись, Апостол юркнул под одеяло в чистую, белоснежную постель и долго ворочался с боку на бок, пытаясь уснуть. Хотя он сильно устал дорогой и мечтал об отдыхе, сна не было ни в одном глазу. «Как странно замялась мама, когда я спросил о Марте...» – вспомнил он вдруг. Правда, доамна Болога никогда не жаловала Марту, противилась их обручению, но со временем притерпелась, успокоилась... Нет, завтра с самого раннего утра он пойдет к Марте, встанет на колени и покается... Любит он только ее одну. Он хотел вызвать в душе образ невесты, но вместо нее воображение нарисовало совсем другой образ: он увидел Илону, крестьянскую девушку в алой косынке, с сияющим взглядом, с лучезарной улыбкой, с обвораживающим нежным, бархатным голосом... Потрясенный этой странной метаморфозой, Апостол призадумался. Невероятно, Марта была рядом, но бесконечно далека от него, а та, далекая, жила в его душе постоянно, и стоило тронуть воображение, оно мгновенно рисовало ее телесный облик... Что же это такое? А Марта? Что же делать с Мартой?.. Нет, нет, завтра, завтра же он отправится к Марте!..

Проснулся он рано утром. Комната утопала в лучах яркого теплого апрельского солнца, счастливого вестника весны. На столике возле кровати стоял поднос с белоснежной вышитой салфеткой и на ней завтрак: кофе с молоком в его всегдашней, чуть ли не детской кружке, и щедрой рукой отрезанный кусок домашнего кекса. На душе было радостно и легко, так радостно, что Апостол готов был расцеловать весь мир!..

«А ведь если бы не случай, был бы я теперь совсем в других местах!..» – ожогом пронзила его страшная мысль.

Но и она не могла омрачить ему радость существования.

Сквозь стекло двустворчатой двери, ведущей из его комнаты на веранду, он видел цветочные клумбы и, позавтракав, уселся на веранде в застеленное ковриком кресло, сразу почувствовав себя наверху блаженства: мирный обыватель, переваривающий пищу. Было еще слишком рано, к Марте он решил отправиться чуть позже.