Лес повешенных

Поручик заметил испуг Марты, но не понимал, чем он вызван, и на всякий случай решил отвлечь Бологу разговорами: спросил о перемирии с русскими. Апостол отвечал обстоятельно и пространно, пожалуй, даже излишне пространно, говорил в какой-то несвойственной ему манере превосходства и небрежения к собеседнику. Марта уселась в кресло, мало-помалу успокоилась и тоже включилась в разговор, то выражая свое сочувствие вздохами, то невпопад смеясь над тем, что ей казалось забавным. Тема разговора быстро была исчерпана, разговор оборвался. Марта тут же поднялась и вознамерилась уйти. И всем сразу же стало легче.

– Ну, а когда ты к нам заглянешь, бука? – спросила она по-румынски, охорашиваясь, может быть, с единственной целью – не встретиться с Апостолом глазами. – Папа тебя заждался, ему очень хочется тебя увидеть... Если я тебе неинтересна, мог бы его навестить, – добавила она, снова сбиваясь на игривый тон.

– Непременно... непременно... – отвечал он рассеянно, радуясь, что она наконец уходит. – Вот... соберусь с силами...

– Разве для того, чтобы пройти тридцать шагов, нужны особые силы? – язвительно спросила Марта, окончательно оправившись и глядя ему прямо в глаза. – Какие уж тут силы, было бы желание... А ты стал злой... недобрый... хотя почти не изменился...

– Да... одичал...

Марта, словно опять чего-то напугавшись, торопливо обогнула клумбу и заспешила к калитке. Офицер неотступно следовал за ней. Но, очутившись на улице, она, не утерпев, обернулась. Апостол стоял, прислонившись к столбику веранды, недовольный и мрачный. Марта ласково ему улыбнулась и послала воздушный поцелуй.

Лицо Апостола мучительно исказилось, он обеими руками ухватился за столбик, словно его ударили и он боится упасть. Марта удалялась, кокетливо покачивая бедрами, оба они – и она, и ее провожатый – весело чему-то смеялись. Как только они скрылись из виду, Апостол в припадке бешенства стал раскачивать столб, приговаривая:

– Вон! Вон! Вон!

Постепенно он успокоился, и ему стало стыдно за свою недавнюю вспышку. Но в душе все еще колыхался какой-то мутный осадок. Усевшись в кресло, Апостол решил спокойно разобраться во всем, понять, что же с ним в конце концов происходит? Марта, конечно, вела себя вызывающе, но стоит ли из-за этого выходить из себя? Она кокетка, пустышка, глупышка, а он-то, глупец, еще собирался просить у нее прощения. Подумать только, пока он на фронте каждый день подставлял свой лоб под пули, она тут старалась не умереть со скуки...

– Ужас! Ужас! – повторял Апостол как заклинание.

А ведь из-за нее он напялил на себя военную форму, из-за нее ринулся на фронт... Неужели он мог любить вот такую Марту?..

По ту сторону улицы виднелась церковь, увенчанная ослепительно сверкавшим на солнце золотым крестом. Разбегавшиеся от него лучики слепили глаза. Апостол подумал, что не зря именно крест попался ему теперь на глаза. Взгляд его скользнул вниз, туда, где стеснились в церковной ограде надгробные памятники. Он увидел серый гранитный камень с едва заметной золотой надписью. «Надо будет позвать каменотеса, чтобы подновил надпись!» – подумал он и вспомнил, как отец когда-то сказал ему: «Главное, сын, исполняй свой человеческий долг и не забывай, что ты румын!» У него до сих пор звучал в ушах отцовский размеренный голос с раскатистым «р», когда он произносил слово «румын».

«Почему я вдруг вспомнил об отце?» – спросил он себя и не мог уловить даже мимолетного, отдаленного намека на связь, существующую между теперешним его воспоминанием и прежними размышлениями.

Прошло полчаса, но он так ничего и не уяснил для себя. Встал, вернулся в комнату, ходил из угла в угол и вдруг, бросившись к письменному столу, торопливо разыскал листок бумаги, карандаш и написал адвокату Домше письмо, где сообщал, что считает помолвку с Мартой ошибкой, необдуманным поступком юности, а потому с извинениями возвращает ей обручальное кольцо.

«Как же мне это сразу не пришло в голову? – подумал он, запечатывая письмо и надписывая конверт. – Будто гора с плеч».

Порывшись в ящике стола, он с трудом отыскал забившуюся в угол коробочку с бархатной голубой подушечкой, снял с пальца кольцо, уложил на голубой бархат, обернул коробочку бумагой и запечатал красным сургучом. Позвав горничную, он велел отнести письмо и сверток и вручить лично господину адвокату, и никому другому.

Потом он опять вышел на веранду, опять посмотрел на могилу отца и опять вспомнил сказанные им когда-то слова: «...не забывай, что ты румын!»

8

Доамна Болога устроила в честь приезда сына торжественный обед. Каково же было ее удивление, когда в столовую неожиданно ворвался растрепанный и встревоженный адвокат Домша. С лицом красным от бега или волнения, с выпученными глазами, он еще из передней прокричал:

– Прошу меня извинить, сударыня... внезапное вторжение... Прошу извинить, но... обстоятельства...