Лес повешенных

На другое утро вся Парва уже знала, что молодой Болога отверг невесту, и знала, почему он ее отверг. Марту жалели, а об Апостоле говорили, что он плохо кончит, если вздумал идти но стопам своего отца, – не те нынче времена! Вечером в клубе все только и твердили, что о поступке Бологи, точно так же, как неделю назад с языка не сходила революция в России. Часов в семь в клуб наведался господин Домша. Хотя в городе он не пользовался большим расположением, но на этот раз сразу сделался центром внимания, его окружили, забросали вопросами; что да как? Домша, по своему обыкновению, отвечал пространно, велеречиво и обтекаемо, дескать, Апостол еще слишком молод, категоричен, резок. Неожиданно в клуб заявился сам герой дня собственной персоной, все разом притихли в предвкушении грандиозного, неслыханного скандала, однако ожидания их были обмануты... Апостол как ни в чем не бывало подошел к Домше, поздоровался с ним за руку, адвокат ответил ему сияющей улыбкой, потом Апостол пожал руки всем остальным, никого не обходя и никем не пренебрегая; тут были и судейские чиновники, и претенденты, только лишь ожидающие места, которые по молодости и протекции судьи благополучно избежали призыва в армию. Заговорить с Апостолом о нем самом никто, разумеется, не решился, говорили о погоде, о растущих на все ценах, об уменьшении хлебного пайка, словом, о таких предметах, которые медленно, но верно умаляют патриотический пыл граждан. Вскоре Апостол удалился, сказав, что забежал лишь на минутку всех повидать, пожать всем руки. Как только дверь за ним захлопнулась, директор банка, обнаруживая немалую наблюдательность, вспомнил, что Апостол совсем не носит своих наград, а кассир, поддержав, добавил, что Апостол вообще, как ни странно, ни словом не обмолвился о войне.

Дней через пять костер разгорелся еще пламенней, два важных события подлили масла в огонь. Первое: кто-то распустил слух, будто Марта прогуливалась на центральной площади, мирно беседуя с Апостолом, стало быть, они помирились и все у них идет на лад. Второе было скорее обратного свойства: нотариус Пэлэджиешу, задетый до глубины души разговорами, оскорбляющими его верноподданнические чувства, заявил при всех в клубе, что найдет управу на того, кто вызвал в городе «брожение умов», даже если это окажется его родной отец.

Он и в самом деле кинулся докладывать судье о нежелательных разговорах и причинах, какими они вызваны, но судья обо всем знал и без него. Вместе они стали искать способ положить этим разговорам конец. Поступок Бологи, хоть и дал толчок нежелательным разговорам, все же был настолько интимно-личным, что государство в него вмешиваться не могло. Кроме того, Апостол, как офицер, да еще фронтовик, был неподвластен гражданской администрации. Поэтому судья считал, что уместно обратиться к властям военным, а именно к начальнику местного гарнизона.

Пэлэджиешу же запальчиво кричал, что если человек своим поступком сеет крамолу, – ведь подумать только, люди засомневались может ли честный румын говорить по-венгерски, а ведь венгерский язык покамест еще государственный язык, – то такого человека надо наказать, да еще похлестче, чем попа Грозу, сеявшего крамолу своими проповедями. Пэлэджиешу требовал, чтобы они немедленно написали в часть, где служит Апостол. Судья все же настоял на своем и обратился к начальнику гарнизона. Пьянчуга капитан, выслушав путаные объяснения судьи, отмахнулся от него, как от назойливой мухи, и сказал, что ему некогда заниматься «бредом собачьим». Услыхав такое, судья понял, что военным властям нет никакого дела до вещей, не угрожающих военной мощи страны, и решил уладить все мирно, по-семейному.

– Вы же с поручиком давние приятели? – сказал он нотариусу. – Вот и уговорите его изменить свое решение, помириться с невестой, действуйте ласково, по-дружески...

9

Возвратив Марте кольцо, Апостол почувствовал, что счастлив. Ему самому не верилось, что он решился на такое. Душа его ликовала. Ни бурный натиск Домши, ни осторожные увещевания матери не могли сломить его решимости, заставить отказаться от сделанного. Он был горд за себя. Правда, с уходом адвоката обстановка усугубилась: доамна Болога, уже не стесняясь, осыпала сына упреками, жалея несчастную, отвергнутую невесту и ее убитого горем отца, горько сетовала, что нет рядом благочинного, всегда бывшего для нее опорой и советчиком. Апостол безропотно и терпеливо выслушивал ее упреки... и ликовал...