Лес повешенных

Зыбкая тень ореховых деревьев, посаженных в день рождения Апостола, робко освежала согретые утренним солнцем щеки. С лазурного безоблачного неба низвергался на землю сладостный покой, и щедро одаренные им поля с белеющими, разбросанными там и сям крестьянскими мазанками, деревья в нежной весенней дымке, черные пашни с четко прочерченными бороздами, буроватые холмы с лесами, начинающими зеленеть, – все, все, видимое и невидимое, пробуждалось к жизни. Благодатный утренний воздух дышал ароматом и наполнял душу щемящим чувством любви, которая на легких серебристых крыльях возносила к небу благодарный гимн радости и надежды.

Апостол впивал этот благодатный воздух, блаженно прикрыв глаза, не замечая, что делается вокруг, не отвечая на поклоны, когда с ним здоровались с улицы. Овеянный сладостными воспоминаниями, он всем своим существом принадлежал своему детству. И бежавшее мимо время было над ним не властно, в отличие от всех смертных, он был сейчас свободен от его сокрушительных соблазнов.

Вдруг чей-то голос и звонкий смех ворвались в его воспоминания и единым махом уничтожили их. Апостол вздрогнул, он мгновенно узнал этот смех и этот голос и вскочил. Через улицу, направляясь к калитке его дома, шла Марта с сопровождавшим ее юным пехотным офицером и о чем-то весело болтала с ним по-венгерски. Вступив на двор, она заметила Апостола, помахала ему рукой и поздоровалась по-венгерски, а юный ее кавалер, не ожидавший столь быстрой встречи, конфузливо шаркнул ногой и отдал честь. Спустя минуту они уже стояли на веранде – Марта в белой кружевной блузке, в белой шляпе, из под которой красиво ниспадали ее пышные каштановые кудри, разрумянившаяся, с мышиными сияющими глазками и оживленно щебечущая, и офицер.

– Родовика по всему городу раззвонила о твоем приезде. Я сгорала от нетерпения тебя увидеть, а ты все не идешь и не идешь, – тараторила она по-венгерски.

Ее пухлая пунцовая губка при этом вздергивалась, обнажая белые зубы и узенькую полоску верхней десны, словно она готовилась каждую минуту кого-то укусить. Апостол стоял несколько растерянный, в домашнем шлафроке, все еще не поцеловав протянутую ему очаровательную ручку, и, опомнившись, коснулся ее легким отчужденным пожатием.

– Простите, сударыня... не ожидал... Простите мой вид... простите... – заговорил он также по-венгерски.

Холодное пожатие вместо поцелуя, обращение «сударыня» и на «вы» сильно смутили ожидавшую иного приема девушку. Она сразу как-то увяла, потускнела, сникла, но продолжала весело и громко щебетать.

– Знакомьтесь, это мой жених, о котором я вам рассказывала, – проворковала она, обращаясь к своему спутнику, и, повернувшись к Апостолу, доверительно сообщила: – Если бы не господин поручик, я бы, наверно, умерла со скуки этой зимой.

Не нюхавший пороха, щеголеватый, лощеный офицерик приосанился и, держа на левой согнутой в локте руке Мартино пальтишко, как-то театрально вскинул головой и прищелкнул каблуками.

– Поручик Тохати! – громко представился он.

Наступило долгое томительное молчание. Оба офицера, не глядя друг на друга, не торопились обменяться какими-нибудь уместными в таких случаях фразами, и Марта поспешила вмешаться и сгладить создавшуюся неловкость.

– Выбралась я поутру на рынок за кое-какими покупками и вдруг встречаю господина поручика... – Она опять залилась звонким, веселым смехом. – Решила привести его и сразу вас познакомить, а то еще тебе наговорят всякой всячины, чего доброго, взревнуешь... Между прочим, у Тохати тоже есть невеста...

Марта щебетала и смеялась, щебетала и смеялась, пытаясь совладать с охватившим ее страхом, а молодые люди изредка бросали друг на друга смущенные взгляды и тщетно пытались улыбнуться.

– Нельзя сказать, что вы меня слишком баловали письмами, – продолжала она, сбиваясь с «ты» на «вы». – Но я не в обиде... Вначале я места себе не находила, плакала, но когда узнала... Пять ранений, шутка ли?.. Пять долгих месяцев в госпитале, как ужасно! Поручик меня уверял, что тебе обязательно дадут отпуск, но мне не верилось. Хорошо, что я не заключила пари...

Она кокетливо улыбнулась и, взглянув на Апостола, уже не пыталась даже скрыть своего страха. Лицо Апостола было похоже на лицо мертвеца, на нее смотрели пустые, холодные, стеклянные глаза покойника. Она чуть не закричала от ужаса, чуть не бросилась бежать. Если бы над ее головой занесли топор, она вряд ли испугалась бы больше. Между тем Апостол уже успел взять себя в руки и, придвинув гостье кресло, натужно улыбнулся.

– Садитесь, М... М... – Имени ее он произнести не мог, а назвать, как прежде, сударыней не решился.