Лес повешенных

Совсем я тебе голову заморочил, ты уж прости... Но это от избытка чувств! Садись есть! Между прочим, все это приготовила моя невеста... Ее зовут Илона!..

Капитан не заставил себя упрашивать, тут же сел, отломил кусок кулича и, набив полный рот, напомнил:

Наша последняя встреча, Болога, была несколько прохладной... Помнишь, когда привели пленных и там был румынский офицер... Ты не очень обиделся на меня? Меня тогда раздражало твое упорство – бежать, во что бы то ни стало бежать... Не мог же я выражать восторг... Ты рассердился?..

Рассердился! – ответил Апостол.

– Тебе повезло, что ты заболел тогда... – рассуждал капитан, очистив яйцо и проглотив желток целиком. – А у меня было предчувствие, впрочем, оно и сейчас меня преследует, что, как только ты попытаешься перейти фронт, тебя схватят... Черт знает почему, но мне так кажется... И я боюсь за тебя, Болога. Можешь назвать меня маньяком, но я ничего с собой поделать не могу... А ты и в самом деле счастливчик, в рубашке родился... Избавился от фронта... Живешь как на курорте...

– Это верно, – рассмеявшись, согласился Апостол. – Я как фельдмаршал на пенсии или цирковая кляча. Весь день вожусь с какими-то накладными... Умножаю, складываю, делю... Словом, типичная канцелярская крыса... Я и про войну напрочь забыл... Ведь так я могу и омещаниться, как ты думаешь?

– Вполне можешь... Во всяком случае, как порох пахнет, вполне можешь забыть... А вот мне это труднее, – сказал Клапка и, вздохнув, уже совсем серьезно добавил: – Последние две недели с нас не слезают, то один приказ, то другой, и носишься как угорелый туда-сюда... К атаке ли они готовятся или наступления ожидают, черт их разберет... Я только что из штаба дивизии, все ходят чинные, важные, загадочные, а спросишь у них что-нибудь, с умным видом изворачиваются... Строят из себя невесть что!.. И всюду слышишь лишь призывы к бдительности, бдительности, бдительности... Все заразились шпиономанией!.. Правда, последнее время перебежчиков много, особенно бегут румыны... Прошлой ночью целых пять пехотинцев улепетнули... Представляешь, какой поднялся переполох? Всю жандармерию на ноги подняли!..

Клапка помолчал, приглядываясь, какое впечатление на Апостола произвели его слова. Апостол грустно молчал, потом вздохнул, но это был вздох сочувствия, а не зависти.

– Теперь взялись за штатских, – продолжал Клапка. – Генерал Карг совсем озверел, приказал нещадно вешать всех, кто окажется возле линии фронта. Троих повешенных я сам видел по дороге из Фэджета сюда. Висят на опушке почти у самого шоссе... Помнишь, я тебе когда-то рассказывал про лес повешенных... Как бы и здесь этим не кончилось... Лошадь моя, как увидела висельников, шарахнулась и понесла, насилу я ее успокоил... Обратно придется ехать в объезд, мимо железной дороги, от греха подальше... Говорят, еще четверых мужиков ждет такая же печальная участь... Трибунал засядет на часик, и приговор готов – еще четыре висельника!..

Капитан умолк и опустил удрученно голову. Болога с напряжением ждал, не скажет ли он еще что-нибудь.

– Мне сказали, Болога, – выдавил он наконец, – что всех румын будут переводить на другие фронты. Покамест это касается только солдат, но кто знает... Если обойдется, то считай, что тебе опять повезло... Живи себе и в ус не дуй. Хорошо, что ты здесь, в тылу. Помнишь, я тебя просил не пороть горячку, положиться на судьбу... Видишь, я был прав!..

– Да, надо надеяться только на бога, – шепотом проговорил Апостол, и капитан Клапка с удивлением обнаружил, что тот плачет.

Крупные слезы катились по лицу Апостола, и на гимнастерке возле кармана от слез образовывалось и расширялось мокрое пятно.

– Я больше никуда не хочу бежать, – произнес тихо Апостол. – Я надеюсь на одного бога... Нельзя искушать судьбу!..

Растроганный до глубины души, Клапка вскочил и порывисто обнял его.

– Дружище ты мой! Теперь я могу тебе сознаться, что я приехал только для того, чтобы это от тебя услышать... Я ужасно боялся за тебя. Боялся, что ты выкинешь какой-нибудь номер и попадешься!.. По всему фронту гуляют патрули. При каждом известии о пойманном перебежчике я вздрагиваю, боюсь, что это ты... Как ты меня обрадовал, Болога! Прямо от сердца отлегло!..

Апостол, умилившись, расцеловал его.

Тем же вечером Петре получил приказ явиться утром с вещами в штаб полка. Вместо него Бологе обещали прислать другого денщика. Апостол оставил Петре ночевать у себя в комнате, но тот не стал ложиться и всю ночь молился. А утром, собрав свой мешок, попрощавшись, ушел. После его ухода на душе у Апостола стало пусто и тоскливо, он и не представлял себе, как дорог ему этот простой, нескладный парень. Илона, видя его огорчение, стала заверять, что она вполне заменит ему денщика и готова за ним идти в огонь и в воду.

Вечером из Фэджета приехал могильщик, был он угрюм и неразговорчив, что на него совсем не было похоже.

– Теперь их семеро! – мрачно сказал он. – Семеро!.. Семеро повешенных!..

8