Лесков: Прозёванный гений

Начали вспоминать похожие случаи. Дудышкин рассказал, как по той же причине занемог однажды при нем Тургенев, изобразил бархатную, слегка капризную манеру, с которой Иван Сергеевич сообщил по-французски, что вынужден незамедлительно удалиться… Тут Дудышкин сделал препотешный прыжок, показывая, как Тургенев побежал в кусты; все так и покатились со смеху. Следующим Степан Семенович показал Писемского, заболевшего раз на дружеских посиделках тем же недугом: закряхтел, запричитал, согнулся – и снова все расхохотались: как есть Феофилактыч. Смех расшалившихся литераторов бился по аллеям, играл в салочки с соснами, пугая белок. Парочки и бонны с детьми обходили шумных бородачей стороной.

Нагулявшись всласть, отправились на дачу обедать. Бульон с тимьяном благоухал, жаркое из телятины исчезло в два мгновения – после прогулки всё казалось необыкновенно вкусным. Вина выпили умеренно, две бутылки на всю компанию.

Дудышкин по-прежнему царил, много каламбурил, шутил; казалось, он один вовсе не утомился после прогулки.

Был свеж, бодр, обещал, что завтра непременно отправится на заре пострелять дупелей с любимой Волей – рыжей, мускулистой легавой, которую представил гостям еще утром, вместе с близкой ее родней, брылястым кобелем Хватом, и пожилой Зорькой, как сообщил хозяин, несколько потерявшей в скорости, но не утратившей фантастического чутья.

«Брат Всеволод» совершенно поправился, выхлебал даже тарелочку бульона. Под конец обеда напились чаю, закусили яблочным пирогом, благо урожай яблок выдался в этом году изрядным, и наконец поднялись. Уже вечерело, потянуло прохладой.

Степан Семенович проводил гостей до поезда, улыбался ласково, помахал с перрона шляпой, до того веселый и славный, что и отъехав, они поговорили о нем с удовольствием. «Живое отрицание смерти», – многозначительно заметил Майков, и все согласились.

Вернулись затемно, в городе уже зажгли фонари. Лесков и Зарин, оба жившие на Фурштатской, поехали на извозчике вместе. Хотелось поскорее попасть домой. К вечеру сильно похолодало, и впервые подумалось: вот и осень. Догнала всё-таки! А там и зима утренним инеем проступит на траве.

Дома его встретила Екатерина Степановна, приняла сюртук, обняла, но выглядела тоже уставшей: час был поздний. Ужинать Николай Семенович не захотел, да и не в силах был, сразу лег.

Утром он проснулся раньше обычного, еще в сумерках, от смутной тревоги, скребущей сердце. Что такое? Стал вспоминать вчерашнее путешествие. Ни сучка, ни задоринки, всё лилось так свободно, так счастливо, как когда-то в молодости. Орловский мальчишник – вот на что это было похоже! Дудышкин, кажется, выделял его из всех гостей, был с ним приветлив, о Краевском говорил осторожно, слегка сквозь зубы, и всё звал публиковаться в их журнале, ничем не смущаться, заверял, что убережет от всех нападок. Странно – с ним Лесков в самом деле чувствовал себя защищенным. Что же случилось, отчего тревога?

Он сел за работу. Часы пробили семь раз. Он дописывал «Островитян», торопился, первая часть должна была пойти в ноябрьскую книжку «Отечественных записок», вчера Дудышкин это еще раз подтвердил. Время летело. Внезапно в дверь постучали. Лесков застыл. И сейчас же понял, кто стучит, для чего, знал, что увидит смятенное лицо, большой лоб, растерянные глаза.

Так и оказалось: на пороге мялся Зарин, понурый, серый, с всклокоченной бородой.

Он стоял недвижно, словно не решаясь сказать, для чего пришел.

– Знаете ли, что случилось? – выговорил он, наконец, запинаясь.

Николай Семенович понял, что знает это с самого утра, с тех пор, как поднялся и ощутил необъяснимую тревогу. Вот и объяснение.

– Знаю, – отвечал, не в силах подняться. – Дудышкин умер.

Зарин расширил глаза. Помолчал с минуту, подумал, наконец заговорил.

– Почему вы это знаете? Кто сообщил вам? Когда?

Но Лесков и сам не мог этого сказать. Полный сил, здоровый, загорелый Дудышкин, который вчера принимал их в своем доме, усадил в вагон и махал шляпой вслед, был мертв. Лесков знал это так же несомненно, как и то, что умер Степан Семенович на рассвете. Упал в лесу и не поднялся, несмотря на скулеж умной Воли, которая и позвала потом людей.

– На охоте?

– Да, – подтвердил Зарин. – Удар. Телеграмма пришла в одиннадцать часов утра.

Девятнадцатого сентября на похоронах Дудышкина Лескову дали слово. Он собирался сказать, что покойный был прямодушный, веселый, добрый и умный человек, что без таких, как Семен Степанович, русская литература да и русская жизнь… Вышел – и не смог выговорить ни слова. Добрый, умный, веселый человек лежал перед ним во гробе желтый, мертвый.

Крепостничество духовное