Лесков: Прозёванный гений

Тринадцать лет назад в похожей ситуации кризиса, неразрешимых семейных проблем, ощущения накрывшей катастрофы Лесков сбежал в Прагу, в Париж, в европейский воздух, погрузился в другие языки, новые впечатления, невиданные прежде картины, спектакли, лица – и исцелился.

В 1875 году он решил принять то же лекарство – бежать прочь, «не видеть никого и ничего из того, что лишает “сил и действия”», а для полноты эффекта запечатать побег паломничеством в Лурд.

Это было особенное место. В 1858 году четырнадцатилетнюю дочку мельника и прачки Бернадетту в пещерах, окружающих город, посетили чудесные видения – она беседовала с Матерью Божией, после чего ушла в монастырь. В 1875 году она была жива, но народ шел не к ней, а к открытому ею роднику, воды которого приносили исцеление. Шагать с паломниками к святыне, молиться Богородице, плыть в волнах общей горячей веры, ощущать близость тонкого мира – вот о чем он мечтал. «Может быть, это религиозное возбуждение людей, известных мне со стороны их нерелигиозности, займет меня, и я не буду думать о том, о чем думы так мучительны и так бесплодны»⁷¹⁷, – писал он Аксакову 23 апреля 1875 года.

Лесков заехал в Киев, своим «упавшим видом» несколько напугав дядюшку Сергея Петровича, который даже устроил небольшой консилиум и в результате обнаружил у племянника «начало малокровия, происходящего вследствие долгого угнетения сердца»⁷¹⁸. Убедившись, что отдых ему жизненно необходим, Лесков решил отправиться в Вену, Прагу и Париж, а откуда с пилигримами в Лурд.

В Париже он снова поселился в Латинском квартале, неподалеку от того места, где жил когда-то – возле Люксембургского сада, на улице Месье-ле-Пренс (Rue monsieur le Prince), словно желая вернуться во времена, когда был здесь весел, счастлив и позабыл все невзгоды. Даже в первый приезд Лесков, тридцатилетний, был для студенческого квартала переростком, но тогда он догонял свою «полупропущенную молодость»⁷¹⁹. Теперь, в 44 года, в нем не было ни той легкости, ни той жадности до простоты французских любовных нравов. А в когда-то очаровавшей его столице больше не было новизны. На этот раз Париж показался ему «невыносимо шумным», Латинский квартал суетливым, и вскоре он переехал на Елисейские Поля, на улицу Шатобриана, дом 5, в тихую комнату с окнами на тенистый сад.

Он поселился здесь в небольшом пансионе вместе с другими русскими, оказавшимися в Париже по разным надобностям: четой журналистов Монтеверде, ученицами Парижской консерватории сестрами Левиными, но главное, с давним знакомцем Федором Буслаевым. Они все вместе обедали, вечерами слушали пение сестер, беседовали.

Паломничество так и не состоялось. Лето выдалось дождливым, Лурд залила река Гаронна, а Николая Семеновича – «многоводная тоска»⁷²⁰. Он скучал, писал сумрачные письма взрослым корреспондентам – Милюкову, Щебальскому, Аксакову, доброму приятелю и соседу Михаилу Александровичу Матавкину, сыну владельца дома на Фурштатской; чуть повеселее – детям: одиннадцатилетнему Дронушке, Вере, Борису. Описывал мундиры и лошадей «чужих солдатиков», заседание депутатов в Национальном собрании в Версале, где обнаружил, что данное ему в дружеском кругу прозвище Гамбетта небезосновательно: внешне он действительно был похож на знаменитого республиканца, выступление которого слушал в Национальном собрании.

Хотя в целом всё было не так ярко, как в первый раз, поездка одарила его по меньшей мере одним интересным отчасти литературным, отчасти религиозным знакомством – с князем Иваном Сергеевичем Гагариным. Тот знал весь литературный свет конца 1830-х годов, от Пушкина и Лермонтова до Чаадаева и Тютчева. Его долгое время безосновательно подозревали в причастности к анонимному пасквилю 1836 года, ставшему причиной дуэли Пушкина, якобы написанному в его доме, на его бумаге. Аксаков уверил Лескова, что это неправда (последние обвинения были сняты с князя только во второй половине XX века⁷²¹), и убедил зайти к Гагарину в Париже. Иван Сергеевич, поначалу живший здесь как сотрудник российского посольства, постепенно перешел на положение эмигранта, принял католичество и вступил в орден иезуитов – «чтобы не задохнуться», комментировал этот шаг Герцен. В 1853 году в России Гагарин был предан суду за самовольное пребывание за границей и смену веры⁷²². Его нашумевшая работа «Будет ли Россия католической» (1856), написанная по-французски и вскоре переведенная на русский, посвящалась перспективам слияния восточной и западной ветвей христианства на основе католицизма, которое, по мнению автора, помогло бы обеспечить Церкви в России независимость от государства, а стране – избежать революции.

С Лесковым Гагарин был любезен, показал ему парижские иезуитские школы, но в нем самом гость ничего иезуитского не нашел: