Лесков: Прозёванный гений

«Время может всё изменить, но тут и оно, как сами видите, оказалось бессильно: ста дней мало вышло, чтобы пришла добрая мысль поправить зло, причиненное человеку самыми несправедливыми и тяжкими обидами… На что еще надеяться и о чем говорить? Будь что будет, куда Бог примостит, там и буду. К тому же К. С. не может не сознавать, что она сбила меня с ног и причинила мне зло огромное, а это не может ее вести ни к чему иному, кроме желания остаться упорною в своем деле, ибо самый вид моего страдания может только язвить ее душу и требовать великодушия, к чему она влечения не чувствует. Вот я ни на что не надеюсь, хотя, конечно, если бы мне протянули палец, я подал бы обе руки, но а что за тем далее?.. Я ведь очень, очень настрадался и могу это простить, но чувством моим позабыть этого уже не могу, по крайней мере очень долго и разве в покое совершенном, которого никогда не имел»⁷²⁶.

И всё же лечение, уединение, воздух и прогулки сделали свое дело: он поздоровел, похудел – настолько, что прежнее платье перестало ему годиться – и стал немного спокойнее. Хотел зазимовать сначала в Вене, потом в Праге, но средства истощались, да и желание длить пребывание в Европе, так до конца и не исцелившей от хандры, таяло. В конце августа Лесков вернулся в Петербург.

По возвращении худшие его опасения подтвердились – на этот раз заграница по большому счету не изменила ничего. Он вернулся в ту же точку, из которой вышел: участие в литературной жизни для него невозможно, отношение к нему литераторов не поменялось, жалованья Ученого комитета недостаточно, примирение с Екатериной Степановной не состоится.

В сентябре до столицы долетела грустная весть: в имении Красный Рог скончался граф Алексей Константинович Толстой. Лесков с ним приятельствовал, ценил его, любил за веселость, называл «немножко циником» – судя по всему, за отношения с женщинами⁷²⁷ – и считал, что в заглавном герое известной поэмы «Иоанн Дамаскин» тот изобразил себя. Еще летом Толстой приезжал лечиться в Мариенбад, они виделись – и вот его не стало.

Лесков жаловался Щебальскому 5 октября 1875 года:

«Изнемогаю я, Петр Карлович, и ничего более не жду, ни от кого… да и никто для меня ничего не делал и не сделает, чтобы я мог хоть дух перевести. К тому же всё уже и поздно: мне буквально нечем жить и не за что взяться; негде работать и негде взять сил для работы; а на 1 т[ысячу] р[ублей] с семьею существовать нельзя. Ждать я ничего не могу и, вероятно, пойду к брату в его деревеньку в приказчики, чтобы хоть не умереть с голоду и не сесть в долговую тюрьму. Положение без просвета, и дух мой пал до отчаяния, препятствующего мне и мыслить и надеяться. Если со мною случится что худое, то бумаги мои будут присланы Вам, и Вы из них многое извлечете для характеристики литературного быта, зависящего от столь известной вам “обидной рассеянности и капризов”, – прибавлю от себя – пошлых и грубых»⁷²⁸.

В следующем письме тому же адресату, от 10 ноября, жалобы продолжились: