Летят перелетные птицы

Он хмыкнул, вышел на шаг вперед, повернулся, с интересом посмотрел ей в глаза. Налетевший ветер поднял ее волосы, бросил в лицо. Потом так же отбросил назад, плеснув мелкой моросью.

– А знаете, вы занятная… С вами легко говорить. Надо же, и среди участковых врачей попадаются умные женщины.

– Ну, зря вы так о врачах-то! Кстати, мы почти пришли… Вон там, за углом, автостанция.

– Да, хорошо. А вы в следующую субботу придете, Аня? Или у вас активные посещения только по будням происходят?

– Отчего ж не прийти? Приду.

– Спасибо. Мне с вами как-то спокойнее, что ли… Хоть и озадачили вы меня. Спасибо вам еще раз.

– Да пожалуйста. Идите уже, сейчас как раз автобус должен быть.

– Иду…

Она и не поняла поначалу, как появилось в поле зрения что-то совсем постороннее, в их сцену прощания не вписавшееся. Оглянулась – опа! Бабушка Подкорытова Мария Семеновна сбоку стоит, явно к их разговору прислушивается. Оперлась на клюку и стоит, глаза таращит.

– Ишь ты, разгулялась, беседовает! Чего это ты, Анна Ивановна? Там Егоровна от давления помирает, с утра все жданки прождала, а она тута стоит, с кавалером беседовает! Вызов-то получила, аль нет?

Саша хмыкнул, посмотрел на бабушку весело. Потом снова глянул ей прямо в глаза, поднял брови, хохотнул коротко.

– А чего ты смеешься, милок? Я чистую правду говорю! Она, чай, замужем! Стоит, главное, женихается!

Это «женихается» вдруг пробежало меж ними общей веселой неловкостью, и оба усмехнулись в унисон.

– Простите ее, бабушка, она больше не будет… – чуть склонился он в легком поклоне, отступая на шаг. И, обращаясь к ней, произнес весело-церемонно: – До свидания, Анна Ивановна! Успехов на благородном поприще!

– До свидания, Александр…

Развернувшись, он быстро пошел в сторону автостанции, волоча в руке сумку с гостинцами. Бабушка Мария Семеновна строго проводила его в спину глазами, подняла к ней морщинистое лицо.

– Это хто такой, Анна Ивановна? Уж не зять ли Анисимовых, случаем? Я слышала, Варьку-то вчера домой привезли…

– Да, Мария Семеновна, он самый и есть.

– Ахти! Чего ж ты мне сразу-то не сказала? А я его, ишь, как отоварила… Поди обидится теперь. Говорят, он большой человек в городу-то. Ишь, как неловко получилось…

– Ничего, обойдется. Не переживайте. Значит, заболела таки Мария Егоровна, подружка ваша?

– Ага, ага… Ты беги давай, попроведай ее. Как бы совсем на тот свет не отправилась.

– Бегу, Мария Семеновна, бегу…

Она и впрямь чуть не рванула трусцой вдоль по улице. Не из торопливости, просто от радости. Откуда взялась эта вдруг возникшая, граничащая с эйфорией радость, даже и думать не хотелось. Ну, взялась и взялась, и хорошо! И вроде тот же самый набивший оскомину пейзажик вокруг, и дома, и заборы, и серая пыль дождя, и мокрая унылая дворняга трусит навстречу, а прежнего тоскливого раздражения нет как нет. Старенький трактор проехал, обдал запахом солярки, шарахнул из-под колес жидкой грязью – да наплевать, подумаешь! Главное, внутри ощущение комфортного праздника есть, вполне самостоятельного, не зависящего от внешней картинки. Надо же, какой малости иногда не хватает, чтобы сложился долгожданный паззл…

А…какой малости? Что она имела ввиду, интересно, когда подумала об этой малости? Нет, ну не влюбилась же она, в самом деле… Нет, конечно же нет, что за глупости!

Тем не менее, дыхание вдруг пресеклось от испуга. Она даже остановилась, пораженная собственной мыслью-подозрением. Неужели…влюбилась? Да ну… Слишком банально. Даже, можно сказать, противоестественно. Не настолько она глупа и наивна, чтобы вдруг взять да возмечтать о романтических отношениях с Александром Синельниковым. Нет, здесь другое что-то… Наверное, тут не в романтике дело, а просто в неком приобщении к большому, ранее недоступному… В ощущении своей нужности этому большому и недоступному. Да, точно! Вот взяла от этого «большого» и «недоступного» кусочек, впустила в себя, и паззл сложился! И «большое» и «недоступное» тоже, стало быть, отщипнуло от нее кусочек. Отсюда и завязалась цепочка обоюдного смыслового сосуществования… И никакая это не любовь, слава богу. Наверное, это дороже, чем любовь. Уж по крайнее мере, адекватнее.

Успокоив себя таким образом, она вздохнула, натянула поглубже капюшон, потрусила дальше. Вон, слава богу, уже и островерхая крыша дома болящей бабушки Бондаренко Марии Егоровны виднеется. И калитка приоткрыта, барабанить в нее не придется.

– Ну, наконец-то… – недовольно простонала старуха, открывая ей входную дверь. – Помереть можно, пока вас дождешься. Чевой-то мне совсем сегодня никак, доча…Ни петь, ни свистеть… Ну, заходи, что ль!