Летят перелетные птицы

– Ой, уж мне-то не рассказывай – душа в душу! А то я не слышала, как вы собачитесь!

– Да, собачимся! И все равно – любим руг друга! Ты поверни, поверни ко мне лицо-то, в глаза мне посмотри! Тебе ли про нашу любовь не знать? И жили, и горе мыкали, а любить друг дружку никогда не забывали! И тебя вот вырастили, образование дали, замуж за хорошего человека пристроили! И все у тебя для жизни есть! Чего ты вдруг… выкомаривать начала, Анютка? Может, святой водой тебя окропить?

– Ой, мам, хватит…

Подскочив со стула, она опрометью бросилась к двери, накинула на плечи куртку, закрутилась в поисках своей сумки. Куда ж она ее сунула, когда вошла? Ах, да, вот, под вешалкой…

– Ань, да постой! – схватила ее за рукав куртки мать, развернула к себе, глянула в глаза с пугливой тревогою: – Да что с тобой такое, доченька? Подожди, не убегай! Ну, прости меня, может, я и впрямь сболтнула чего не то…

– Пусти, мам. Я пойду. Это ты меня прости…

Высвободившись рывком, она толкнула спиной дверь, кубарем скатилась с крыльца, начала хватать ртом сырой холодный воздух. Выскочив за калитку, почти побежала по улице, с ужасом чувствуя, как бултыхается внутри горячее запоздалое раскаяние. Нет, чего это ее вдруг понесло на такие жестокие разговоры? Да еще с кем? С матерью! Прямо сумасшествие какое-то, шизофрения в чистом виде…

Резко остановившись, отерла тыльной стороной ладони горячий пот со лба, оглянулась. Вернуться, что ли, успокоить ее? Придумать причину какую-нибудь извинительную? Устала, мол, закрутилась, временное помрачение нашло? А может…оно и впрямь, так и есть, насчет временного помрачения? Жила же как-то раньше, и ничего. По крайней мере, вслух так жестоко не философствовала. А тут… Будто черт ей на язык сел.

В кармане куртки заверещал мобильный, и она выхватила его дрожащей рукой, нажала на кнопку включения, даже не разобрав глазами высветившегося в окошке дисплея имени.

– Ань…С тобой все в порядке?

Леха. Голос вкрадчивый, тревожный. Совсем Лехиному голосу такая вкрадчивость не свойственна, звучит неестественно, как нежная скрипка в духовом оркестре. И тон вопроса тоже не его. Никогда он так изысканно не выражался – с тобой все в порядке… Наверное, мама ему только что перезвонила, напугала.

– Со мной все в полном порядке, Леш. Чего ты звонишь? Уже с работы пришел? Если голодный, то перехвати чего-нибудь, я потом ужин приготовлю. Или сам какой-нибудь ужин придумай.

– А… ты где?

– Домой иду. А что?

– Да так, ничего… Устала, небось? Может, я тебя встречу? В магазин зайдем, обновку тебе какую-нибудь купим. Правда, давно тебя обновками не баловали! Для улучшения настроения, а? Я сегодня зарплату получил…

– Нет, Леш. Не надо обновок. Со мной правда все в порядке, не волнуйся. Ты…лучше маме моей позвони, успокой ее. Или нет, не надо! Я лучше сама… Я тут нахамила ей немного… Она сильно обиделась, да, Леш?

– Да как тебе сказать… Нет, в общем. Больше за тебя испугалась. А что случилось-то, Ань?

– Да ничего не случилось, господи! Ладно, все, отбой. Через пятнадцать минут дома буду.

– А может, все-таки в магазин? Платье тебе купим…

– Да отстань ты с платьем, а? И не задавай мне больше сегодня вопросов, ладно? Вообще – никаких! Иначе вообще домой не пойду, понял?

– Да хорошо, хорошо, не сердись… Я ведь как лучше хотел, с обновками-то…

* * *

Леха и впрямь весь вечер был предупредительно молчалив. Вопросов не задавал, пыжился послушной деликатностью, вздрагивал бестолково, когда она вдруг обращалась к нему за какой-нибудь мелочью. Видимо, здорово его мама своим звонком напугала. Да и сама она хороша – нагнала на парня страху своим ультиматумом…

А на нее вдруг страшная слабость напала – ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Лежала на диване, отвернувшись к стене, и даже от ужина отказалась, хотя запахи с кухни доносились вполне аппетитные.

– Ань… Я картошку с поджарками сделал, как ты любишь…

Леха присел на край дивана, обхватил ручищей ее ступню. Даже сквозь толстый шерстяной носок она почувствовала, какая горячая у него ладонь. Будто к печке прикоснулась. Вроде и приятно, а с другой стороны – зачем с нежностями лезет… Вытянула ступню, нервно передернулась:

– Не хочу, Леш. Ужинай без меня. Я полежу, голова болит.

– Может, тебе сюда принести?

– Нет. Отстань…

Молчание. Леха тихо вздохнул, грустно так. Подняла от подушки голову – сидит, сложив на коленях отвергнутые горячие ладони, смотрит перед собой удивленно. Интересно, о чем он сейчас думает? Наверняка какие-нибудь тривиальные мыслишки в голове гоняет, вроде того – я к ней со всей душой, а она… Или, например, – что я ей плохого сделал?

– Не обижайся, Леш. Правда, все хорошо. Просто день был до ужаса суматошный. С утра по вызовам ходила, потом на приеме пришлось задержаться, потом еще к родителям бегала… У отца сегодня опять приступ был…