Летят перелетные птицы

– Да соседки, чтоб у них глаза повылазили! Ладно бы еще подружки Варечкины сочувствие проявили, это бы куда ни шло. А эти заразы болтливые… Так и норовят об чужое горе языки почесать! Что за народ, ей богу?

– Так вы не пускайте.

– А как не пустишь? Двери не открывать, что ли? А главное дело, Анн Иванна, настоящего сочувствия ни в ком нет, вот ей богу… Глаза у баб вроде и жалостливые, а злорадство нет-нет, да и проскочит.

– Ну, что вы… Зря вы так, Татьяна Михайловна…

– Да ничуть не зря! Главное дело, когда Варька на том конкурсе третье место заняла, ни одна из них с радостью ко мне не пришла! Одни только шепотки за спиной строили, завистью исходили да беды пророчили. Вот и напророчили, окаянные… А теперь – что… Теперь можно и с жалостью… Ох, горе, горе… И зачем я Вареньку на тот проклятущий конкурс отпустила, где моя головушка-то была? Уж как я не хотела, как ее отговаривала! А она – ни в какую… Все равно, говорит, не стану в Одинцово жить… Прямо как черт окаянный тогда в нее вселился! Поверите, нет?

– Отчего ж не поверить, поверю… – грустно покачала она головой. – Всякая бы девушка на ее месте стремилась отсюда уехать…

– Да уж прямо, всякая! Вы-то, небось, закончили аккуратненько свой институт да к родителям под бочок вернулись! Теперь врач, уважаемый человек… И все у вас по порядочку, как надо. А Варька моя, помню, как затвердила одно и то же – уеду да уеду! Как будто в городе ей медом намазано было!

– А здесь чем лучше, Татьяна Михайловна? Что бы она здесь делала?

– Ну да, ну да… И я вот так же ей тогда поддалась. Чего, думаю, девке с такой красотой около матери пропадать? Живем, сами видели, кое как, домишко старый… Сама я без мужа, без образования всю жизнь прожила, в буфете на автостанции судомойкой работала. Бывало, так этих тарелок намоешься-натаскаешься, что идешь домой, и белый свет не мил… Одна только и радость – Варенька!

– Скажите, Татьяна Михайловна… А потом, после конкурса…Она как хотела устроиться? Ну, в смысле… На учебу, работу планы были?

– Да какие там планы… Этот моднявый ухарь ее сразу на конкурсе и заприметил, и наобещал ей с три короба! И учиться, мол, будешь, и моды показывать, и весь мир, мол, со мною объедешь! А она чего, она уши развесила… Жила у него в дому – не знамо кем… Ни жена, ни хозяйка. Я однажды спросила – кем ты ему хоть считаешься-то? А она говорит – подруга… А я ей – какая такая подруга, он же не девка, чтобы рядом с ним дружбы дружить! Ой, да что там… Разве теперь молодых поймешь…

Вздохнув, Татьяна Михайловна вяло махнула рукой, склонилась над тазом с бельем, придерживая себя за поясницу. Подхватив скрученную в жгут простынь, распрямилась, глянула на нее настороженно, словно решая, продолжать дальше свой грустный монолог или не стоит. Отерев ладонью лоб, все же продолжила:

– Я где-то месяца два назад поехать к ней собралась, посмотреть, что да как. В парикмахерскую сходила, кудрей навила, туфли новые купила, чтоб все честь по чести… А она звонит мне на автостанцию – не надо, мам, говорит, ко мне приезжать! Лучше я сама к тебе приеду, коли ты соскучилась! Вот и приехала… Теперь уж навсегда, стало быть. Сволочь, загубил девку…

– Ну зачем вы так, Татьяна Михайловна… Он-то тут при чем?

– А ни при чем! – резко обернулась к ней женщина, встряхивая простынь и закидывая ее на веревку. – Никто, стало быть, ни при чем! И вы тоже, по всему видать… Походите недельку-другую да перестанете… Раз уж вылечить девку нельзя, так и чего ходить, силы тратить…

И в следующую уже секунду, будто опомнившись, оглянулась, полоснула по лицу виноватым отчаянием:

– Простите… Простите вы меня, Анн Иванна, напала на вас сдуру… Чего с меня взять, не шибко я грамотная. Горе последний умок отшибло…

– Ничего, Татьяна Михайловна. Я понимаю. Я к Варе пройду, если позволите.

– Так отчего ж… Идите, конечно. Там она, в горенке, опять всю ночь глаз не сомкнула… Идите, я только-только свежее все перестелила, ничем на вас и не упахнет…

Она только и поморщилась от этого «не упахнет». Что с того, что не «упахнет»? Разве в этом дело…

Зашла, тихо притворив за собой дверь. Горло снова сдавило давешним волнением, странным, необъяснимым. Отчего-то бестолково сунулась к зеркальцу около рукомойника, заправила за ухо выпавшую прядь волос. И застыла, глядя на свое бледное испуганное отражение. Так, что-то надо еще сделать, привычное какое-то действие… Ах, да, руки помыть! И выйти, наконец, из непонятного ступора, хватит уже. Что это такое, в самом деле? Она здесь – просто врач. Обыкновенный врач-терапевт из поликлиники, пришедший к больному на активный прием. Ни больше, ни меньше.

– Здравствуйте, Варя! – проговорила противно-бодренько, заходя в комнату и садясь на стул возле кровати. – Ну, как у нас дела?

Казалось, девушка ее даже не услышала. Лежала, уставив глаза в потолок, будто высматривала там что-то для себя необходимое. Устало моргнув и чуть сморщив губы в подобии усмешки, вдруг произнесла тихо:

– У нас, говорите? Хм… Как вы странно говорите – у нас…

– Ну…То есть я имела ввиду… Как ты себя чувствуешь?